Виктор Тарасов - Повести и рассказы (-)

- Ну что же ты? Ах да, тебе цвет не нравится, - засмеялся Старик кудахтающим смехом. - Ничего, это не беда. Добавьте-ка ему воды!

Несколько капель воды в жидкость произвели неожиданное действие: в ней возник желтый матовый шар, который, пульсируя, рос и скоро заполнил весь объем живым теплым цветом, таким мягким, что его захотелось проглотить одним махом. Но едва Иван поднял бокал к губам, как он стал красным. Обнорски от неожиданности отшатнулся и чуть его не выронил.

- Ну, что же ты, Большой Иван? - публика визгливо хохотала, глядя на него. Обнорски заметил, что многие не то что пьяны, а истерически взвинчены. - Это спирт, настоянный на полыни и тутовом дереве - вино нашей пустыни - абст!

Удивительная жидкость пульсировала, как живая, в ладони Ивана желтым и красным с зелеными прожилками. Ею можно было любоваться, но пить было кощунсдвом.

И все-таки Иван выпил. В голове зазвенело и сразу же комната и люди показались ему другими.

- Друзья, как вы думаете, кто этот молодой человек? - спросил Очиров, театрально показывая на Ивана.

- Шпион, - сказал Домкрат, икая. - На крюк его!

- Нет, это современный Одиссей! Он пересек великую пустыню лишь затем, чтобы видеть нас, говорить с нами. Что мы можем дать ему? Ничего - ведь нищи и голы. И все-таки мы дадим ему много - мы дадим ему истину. За нового Одиссея, за искателя истины!

Перед Обнорски снова оказался бокал, а вино между тем оказывало странное действие, сознание словно раздваивалось и множилось. Он, как ему казалось, слышал и воспринимал каждого гостя. Например, он услышал, как Домкрат спросил своего соседа:

- Новый Одиссей? А куда девался старый?

- Пьяного сожрали бродячие собаки... - ответил тот.

- ...Чем еще можно объяснить удивительную настойчивость нашего друга, кроме тяги к истине? Великий пример для вас, бездельников. Слушай нашу первую заповедь: "Смысл нужно убить!" Ты, наверное, заметил, что мы каждый раз называем друг друга новыми именами? Скажи, разве ты не ощущаешь себя свободным от мира вещей, каждый раз приписывая им новый смысл?

- Ощущаю себя свободным, - подтвердил Обнорски, абст разливался горячей волной по телу, и поэтому молодой человек был готов ощущать все что угодно. - Но разве язык не создан для общения?

- Нет! Язык - это машина для уничтожения смысла. Если ты называешь имя, значит дурак, если ты его забыл - ты умный, если говоришь абракадабру - ты гений!

- Верно, верно! - закричали гости, как только сейчас заметил Обнорски, почти все - дебилы.

- И вообще - откуда нам знать, что происходит на самом деле? Так пусть мой смысл враждует с твоим, пусть они перемешаются, тогда родится третий смысл, который понять нам будет не дано!

- ...Вернулся он из-под Трои, - неторопливо повествовал сосед. - И шел домой пьяный. Увидел сточную трубу, которая торчала из стены его дома на улицу, и решил проверить жену. Но калибр не рассчитал, до пояса хорошо вошел, а дальше... Словом застрял основательно, а старый дворовый пес увидел и воспользовался, потом и бродячие псы помогли. Все, что по воле Великого Хаоса осталось снаружи, скушали...

- ...И слушай вторую заповедь: "Растворяйся!" Завидная участь: быть ничем! Растворяйтесь в языке, друг в друге, в природе. Вон, посмотри, видишь прекрасное дерево? - Старик указал в окно, на лунный ландшафт.

Иван посмотрел на залитую лунным светом улицу и не увидел ничего, кроме одного железного столба с расщепленной верхушкой:

- Э-э, если честно сказать...

- Железное дерево!

- Ах, ну да, вижу!

- Оно прекрасно, потому что естественно, потому что часть природы, и мы - ее часть. Мы бережем ее, она бережет нас...

- Э-э, - у Ивана мутилось в голове. - Берегли бы вы ее лет двести назад - цены бы вам не было...

Скользнула рядом Яня, и он твердо взял ее за талию, привлек и шепнул в горячее ушко: "Я тебя не отпущу".

- ...Что же, он сказать не мог, что его жрут? - недоумевал рядом Домкрат.

- Великий Хаос! Говорил и, можно сказать, криком вопил. Только снаружи, на улице, ничего не было слышно, прохожие шли и возмущались: что за новая манера кормить бродячих псов? A Пенелопа, сидя на кухне, все слышала, но решила, что на улице выступает новый роковый ансамбль.

- Да-а, дела, - вздохнул всей утробой Домкрат. - А что же нам с этим, новым Одиссеем делать?

- ...Что было, - так и есть, - то и будет, - вещал Старик. - И если знать ничего не дано, подчинимся ритму пустыни и Великому Хаосу!

- Как это "что было - так и есть"? - в Иване возмутился геолог. Разломы показывают, что здесь был океан, а потом леса...

Но в этот момент Яня укусила его за ухо и прошептала: - Оставь этих стариков, пусть болтают...

- Хотим Большой Шамон! - раздались голоса. - Старик, выдай третий смысл!

- Хорошо, друзья, поднимем бокалы в последний раз, - Очиров достал инструмент странного вида и стал его настраивать. Необычный шипящий звук медленно поплыл над людьми. Иван почувствовал щемящее волнение и, словно укрываясь от него, зарылся лицом в волосы девушки.

- Я люблю народ, - сказал он, и губы его, целуя, отправились в путешествие от мочки уха девушки до кончиков ее губ, медленно отодвигая платок. - Хорошо отношусь к простым людям, честное слово...

Губы ее раздвинулись не то в улыбке, не то в ожидании его губ:

- Не пей больше, Неистовый. Сейчас они начнут Шамон, но нам лучше уйти...

- Шипп-ип-элл-ллл... - первый же звук инструмента Старика вонзился в сердце Ивана, как тоска пустыни, как ожидание невозможного. Да и сам Очиров вдруг преобразился, он стал солидней.

- Во дает!

Публика входила в транс, раскачиваясь в такт "шипам", которые не были аккомпанементом, а скорее всего, задавали некий космический ритм. Иван чувствовал, что начинает проваливаться в тягучую, теплую жижу. "Все правильно, - думал он. - Так и должно быть". Но тут Яня стала дергать его за ухо, вначале тихонько, а потом - ломать ушную раковину, и Иван очнулся. Он не знал, о чем идет речь, и даже вообразить себе не мог смысл происходящего. Ему было приятно - вот и все.

По поведению публики он понял, что это и есть тот самый сверх-язык, о котором толковал ему Алов.

Публика валялась как попало, у некоторых изо рта шла пена. Яня все настойчивей тянула его в другую комнату. "А, пошли вы все", - внезапно подумал Иван, освобождаясь от космического ритма, и снял платок с лица девушки, чтобы поцеловать ее. Но в самый последний момент задержался на мгновение, потому что верхняя губа у нее была раздвоенная - заячья.

На следующий день Обнорски работал в поте лица, он бурил и бурил, продвигаясь вдоль разлома к тому месту, где, по его расчетам, должен быть материковый пласт уранита. Но содержание элементов распада нисколько не уменьшилось, но даже увеличилось.

Стали часто попадаться куски того самого странного минерала, из которого было сделано ожерелье Яни. Несколько раз Иван сидел в глубокой задумчивости, не замечая палящего солнца, перебирая псевдообсидиан. Что бы это значило? По виду он напоминал темное стекло, спекшийся от большой температуры песок.