Олег Тарутин - Потомок Мансуровых

- Кто же он? - спросил я князя. - Что это, по-вашему?

У Мансурова дернулся угол рта:

- Ваш "он" и мой "он"-это разное. Древние считали, что это суть человеческой сущности: вашей, моей, Иванова... Это-нервы ваших нервов, душа вашей души. Это ваш настрой, что ли, тональность вашего настроя, если уподобить вас прибору, антенны которого направлены в мир. Слишком грубый настрой, - грустно улыбнулся князь, - слишком грубый, Кирилл... Как ему правильно воспроизвести истину? Невозможно это. А истина транслируется, говоря зременным языком, непрерывно транслируется. Истина для каждого. И вот она обретает образ, всплывает на телеэкране вашей души, трансформируясь, приобретая чудовищные контуры Мертвого Палача. Для вашей души - вашего, для моей - моего. Откуда летит-транслируется истина, я не ведаю. Ну, представьте себе хотя бы некий, не для людей замысленный маяк Вселенной, ну хоть в пресловутом четвертом измерении. И светит себе этот маяк, и свет егонесчетные варианты несчетных вариантов пересечения судеб каждого шага любого живущего в мире. Понимаете? А прибор ваш, сами вы то есть, вылавливая в свете этого маяка свою часть, свою долю, не способен правильно воспроизвести, воссоздать принятое. Ну мыслимо ли проиграть Чайковского булыжником на стене? Вот и выстукивается такое: папиросы, монеты, горбун, апельсиновый срез... Идемте-ка, друг мой.

Князь открыл передо мной дверь парадной, и мы молча двинулись рядом: по Каплина, к углу. И странное дело, Мансуров, так вовремя посерьезневший, Мансуров, нахлебавшийся, как и я, лиха в видениях, враг мой Мансуров уже не казался мне таким омерзительным, неуязвимо страшным. Человек под машиной. . Волхова, которой нужно... Забудь о ней! Мертвый Палач... Булыжник...

Мы свернули за угол. Вот оно-заведение лейтенанта Листикова. Князь быстро глянул на меня, чуть приметно улыбнулся:

- Хороший вы человек, Кирилл, - сказал он.

Вот так. Мир-дружба. Сейчас за руки возьмемся. Парикмахерская. Газетный киоск. Цистерна с квасом...

- По Алексеевской? - спросил я князя. - Как лучше?

- Как прикажете, Кирилл Иванович,сказал он,-ваша добрая воля. Хотя, признаться, я предпочел бы по Литовской.

- Значит - по Литовской.

Мы перешли Алексеевскую. Садик. Сберкасса. Тут еще тридцатка моя сберегается, остаток таежных моих капиталов. Быстро ж я их...

- Жалей не жалей, сто рублей - не деньги!-князь опять выступал в амплуа разбитного телепата.

"Обувь". Через два дома - булочная. Тут начинался Угольный переулок, и по нему можно было свернуть на набережную, а по ней попасть туда, куда мы направлялись.

- Вот что, - сказал я, - по Литовской не стоит. Идемте-ка по Угольному.

- А, понимаю...-начал князь развязно.

- Стоп,-глянул я ему в глаза,-не нужно. ..

В конце Литовской жила Людмила.

- Что ж,-изменил тон Мансуров,-по Угольному так по Угольному. Чуть дальше, и только.

Он аккуратно обогнул урну, возле которой мы было остановились, и двинулся, опустив голову, близко-близко от стены. И я двинулся следом и оглянулся на урну - ту самую, в которую так метко швырнул я пачку папирос в начале того чудесного и грустного сна. Почти целый квартал мы молчали. Изредка он взглядывал на меня, не решаясь заговорить.

- Да, вы мне нравитесь, Кирилл,-сказал он, когда мы оказались уже на канале, - честное слово, нравитесь. Мне было бы крайне неприятно, если бы с вами стряслось что-нибудь худое. Но ведь я же убежден, слышите, Кирилл, я абсолютно уверен, что ничего плохого с вами не произойдет. Вы мне верите? Князь остановился, чуть сжав мой локоть, чтобы я повернулся к нему лицом.

Мы посмотрели друг другу в глаза.

- Стартует звездолет, - продолжал Мансуров, - исчезнет то, что было в вас от циллона, и я исчезну, конечно, с вашего горизонта. Останетесь вы Кирилл Сурин, ленинградец, русский и так далее. А коли что и изменится в вас, так только в лучшую сторону, - улыбка тронула его губы, - морщины эти исчезнут, и вообще помолодеете вы лет на пять, ибо циллоны живут хоть и долго, но гораздо интенсивнее нас, землян. Останетесь, стало быть, вы-не манекен, нет, не камуфляж управляемый! Нормальный, здоровый, хороший человек. Ну, допустим, что-то новое в характере, в привычках, в воспоминаниях, чуть другое прошлое, чуть другая судьба. Это для вас землянина. А для вас вот этого,-он кивнул на мое "зет", - родная планета, родина и - ни тени мысли там о судьбе лесоустроителя с Земли. Не так ли? Так! - кивнул он своим доводам, напрасно подождав ответа.

- Идемте, Карбиол Филиппович, - попросил я его, - поскорее, а?

.. .По глади канала под нами нелепыми рывками ковыляла номерная прогулочная лодка.

Старательно и на редкость неумело копал веcлами воду мужчина средних лет. Был он до изумления нелеп в этой лодке, с галстуком на сторону, с животом, вывалившимся от напряжения из пиджака, со шляпой, съехавшей на глаза. На измученном его лице застыла обалделая целеустремленность. Раз одно весло плашмя, другое - на глубину по самую уключину, два - все наоборот. Рывок влево, рывок вправо. Один на всей реке, один посреди стихии: р-раз-два, р-раз-два... Откуда он тут взялся, откуда приплыл, куда плывет? А на корме, рядом со спасательными шарами, прочно и тяжко стоит огромный черный портфель, и солнечный зайчик пляшет на блестящем его замке. Странное зрелище... Словно двигался себе человек к какому-то солидному и привычному труду, и запало ему нежданно-негаданно в голову - бросить все и немедленно, сейчас же, кататься на лодке.

Долго еще слышались, затихая у нас за спиной, мокрые шлепки и пыхтение, и князь, который вновь замолчал, вероятно, как и я, думал об этом гребце.

- Какой странный человек, не правда ли? - уже у моста задумчиво произнес Мансуров. - Как вообще все странно нынче...

- Да, - согласился я, - странно...

Мансуров говорил, не глядя на меня. Остановившись, он смотрел на дворец, высившийся по ту сторону канала. Он смотрел неотрывно, он вытянулся в струну, и косточки его пальцев, вцепившихся в парапет, побелели от напряжения, как давеча у меня.

- Мой дом, Кирилл! Бывший мой дом! - хрипло проговорил он. - Смотрите же!

Тысячу раз видел я этот дворец, нынешний Дом культуры работников Гортранспорта. Тысячу раз проходил я мимо, и торопясь, и неспешно. Бывал я тут и на лекциях, и на танцах в его знаменитом танцзале. Когда-то из своего первого фотоаппарата я даже сфотографировал этот дворец, вернее, парадный подъезд его - огромную, высоченную дубовую дверь, колонны по обе ее стороны, мощные и воздушные одновременно. Сфотографировал я отдельно герб над дверью: щит со вздыбленными львами, гривастыми и когтистыми, со шлемами, пушками и еще с чем-то из гербового набора. Вот она-корона.

- Княжеская корона, - продолжил мою мысль Мансуров.-Так ее изображали в русской геральдике: шапка с горностаевой опушкой (в цвете это темно-малиновый бархат) и тремя золотыми дугами, усеянными жемчугом. Над короной, извольте видеть, держава - вот этот шар с крестом... Мой герб, Кирилл!