Герберт Уэллс - Мухомор

О том, что произошло дальше, история умалчивает. Известно только, что мистер Кумб закончил этот многознаменательный вечер глубоким сном в угольном погребе.

Прошло пять лет. Наступил опять воскресный вечер в октябре месяце, и мистер Кумб оказался опять гуляющим по сосновому лесу, около канала. Он попрежнему оставался маленьким, черноглазым человечком, но двойной подбородок его теперь едва ли уже можно было считать фикцией. Пальто на нем было новое, с бархатными лацканами, а воротничок был уже откладной, хотя и столь же туго накрахмаленный. Шляпа блестела как лакированная, а перчатки хоть и не новы, но тщательно вычищены. Внимательный наблюдатель опять заметил бы в его осанке что-то военное, что-то указывающее на сильно развитое самоуважение. Он теперь был уже настоящим хозяином, так как держал троих приказчиков. Рядом с ним шел джентльмен, представлявший собою загорелую и значительно увеличенную, но точную с него копию: брат его Том, только что вернувшийся из Австралии. Они толковали о перипетиях «Борьбы за жизнь», выдержанной каждым из них, и Джим только что изложил Тому подробности своего современного положения.

— Не дурно вы устроились, Джим, — сказал брат Том. — При теперешней конкуренции, право, очень недурно. Счастье ваше, что у вас есть такая хорошая жена. Без ее помощи плохо бы было.

— Между нами сказать, — заметил Джим, — ведь это не всегда так было. Она не всегда была такая. В начале нашего супружества у ней в голове, что называется, ветер ходил, как и у всех молодых женщин, впрочем.

— Может ли быть?

Да уж так. Вы, может быть, не поверите, но она была и ветрена и сварлива. Ну, а я, конечно, любил ее, баловал, был слаб, она и вообразила, что вся вселенная создана только для нее, превратила наш дом в какой-то караван-сарай: барышни из магазинов, их возлюбленные, песни, болтовня, ухаживанье, а для дела и времени не оставалось. Вся торговля чуть не пошла прахом. Меня совсем чуть из дома не выгнали.

— Вот никогда бы не подумал!

— Как же! Я ее убеждал, конечно, говорил, что жена должна помогать мужу, что я не в работники к ней нанялся, что я добр, только пока меня не выведут из себя, и что к этому, кажется, идет. Но она ничего не слушала.

— Ну..?

— Бабы всегда ведь так. Она не верила в то, что я могу когда-нибудь возмутиться, а такого рода женщины (только, пожалуйста, между нами, Том) могут уважать мужчину только тогда, когда его боятся. Один раз я ей и показал на что способен. Это было тоже в октябре и тоже в воскресенье. Мы поссорились из-за одной ее приятельницы, некоей Джонни, сидевшей у нас со своим ухаживателем. Я ушел из дому, а потом вернулся, да и задал им всем хорошую трепку.

— Да что вы?!

— Ей Богу, так. В здравом рассудке я, признаться, не сделал бы этого, но тут я точно с ума сошел. Вернулся, да так отделал ухаживателя Дженни (здоровенного малого), что с тех пор вся компания присмирела. Жена всю ночь просидела запертой в спальне, а на другой день я прочел ей хорошую нотацию, и с тех пор все наши ссоры прекратились.

— Так что вы, значит, вполне счастливы?

— Как сказать? Счастлив насколько возможно. Ведь не взбесись я тогда, то просить бы мне теперь милостыню на дорогах, а жена и вся ее родня проклинали бы меня за то, что довел ее до нищеты. Знаю я их! Ну, а теперь, слава Богу, живем понемножку.

Братья шли несколько времени молча.

— Да, женщины — презабавные существа! — сказал, наконец, брат Том.

— Их нужно держать в руках, — сентенциозно произнес брат Джим.

— Какая пропасть мухоморов в этом лесу, — заметил брат Том, помолчав еще немножко. — Не понимаю, зачем они существуют на свете.

— Должно быть, на что-нибудь нужны, природа ничего без цели не производит, — сказал брат Джим опять-таки сентенциозно.

Неужели бедные грибы не заслуживали более горячей благодарности со стороны человека, всю жизнь которого они изменили к лучшему?

1896