Николай Томан - В созвездии трапеции [сборник]

— Ну еще бы! — весело отзывается Миронов, пожимая руку Михаила Богдановича. — Кто же не знает знаменитого Балагу?

— А это, — кивает Анатолий Георгиевич на Илью, — его внук, Илья Андреевич, цирковой болельщик, так сказать.

— А мы все болельщики, — смеется Миронов. — Пошли бы к вам разве на такую скудную зарплату. Позвать вам кого-нибудь из строителей или вы и моими объяснениями удовлетворитесь?

— Нет, нет, зачем нам строители! — протестующе машет руками Анатолий Георгиевич. — Мы с вашей помощью и сами во всем разберемся. Да нас, собственно, больше интересуют не столько строительные дела, сколько непосредственно ваши, конструкторские. Что новенького могли бы вы нам предложить, чтобы наш советский цирк, лучший в мире по своим артистическим силам, был бы лучшим и по техническому оснащению? Стал чтобы на уровень с веком космических полетов, электроники и кибернетики. Чтобы три часа, проведенные в нем, были бы подобны сказке, рассказанной взрослым детям современным Андерсеном или Павлом Бажовым.

Илья до этого почти не был знаком с Анатолием Георгиевичем. Слышал только много хвалебных, а иногда и просто восторженных отзывов о нем от матери и деда.

«Да, этот человек с огоньком, — думает теперь о нем Илья, с любопытством всматриваясь в его рослую, крупноголовую фигуру. — Такой может увлечь своим замыслом, заставить поверить в него. По всему чувствуется, что человек он с размахом. С таким приятно будет поработать…»

Без особой охоты дав согласие на воспроизведение своего эксперимента на цирковой арене, Илья все эти дни испытывал какое-то чувство недовольства собой. Он, пожалуй, не согласился бы на это, если бы не обида на отца. Ему казалось, что Андрей Петрович ничего не предпринимает, чтобы поставить его эксперимент в своем научно-исследовательском институте.

Более же всего смущала Илью неясность обстановки. Не совсем понятно было даже, зачем, собственно, цирку его эксперимент? И вот теперь, слушая Анатолия Георгиевича, он уже по-другому смотрит на все это. Постепенно складывается уверенность, что за воспроизведение его идеи берутся серьезные люди. Не сомневается он теперь и в том, что используют они ее не для эффектного циркового аттракциона, а для воплощения какого-то большого поэтического замысла.

Нравится ему и инженер Миронов, коренастый, крутолобый и с такой копной густых волос, что ему, наверно, ни в какой мороз не нужна шапка.

— Конечно, мы постараемся конструировать для цирка не только новую, но и принципиально новую аппаратуру, — горячо говорит Виктор Захарович, выразительно жестикулируя. — Но я лично не только в этом вижу свою задачу. Нужно еще помочь артистам разобраться в механике их собственного тела, чтобы полнее использовать его резервы.

— Да, конечно же, — горячо одобряет его главный режиссер. — Но главное для нас все-таки — введение новой техники и вообще всего нового, что только может быть использовано для демонстрации ловкости, смелости, изобретательности и многих других качеств гимнастов. Хотелось бы также, чтобы какая-нибудь новая аппаратура помогла им освободиться от некоторых, так сказать, законов природы. Или, если хотите, смягчила бы их.

— Ну, знаете ли!.. — беспомощно разводит руками Виктор Захарович.

— А мне думается, вы зря пасуете. Смягчить кое-что, по-моему, можно?

— Что же, например?

— Ну хотя бы силу притяжения.

— Можно и вообще от нее избавиться, — усмехается Миронов. — Для этого нужно только поместить гимнастов либо в гравитрон — аппарат, создающий искусственную невесомость, либо в самолет, снижающийся по параболической кривой.

— Такой эксперимент в цирке не поставишь, а вот частично освободить гимнастов от их веса было бы очень желательно. Представляете себе, какие прыжки и полеты могли бы они совершать?

— Да, заманчиво, конечно, — соглашается Виктор Захарович. — При той же затрате мускульной силы они смогли бы тогда буквально парить в воздухе. И не беспомощно, как при полной невесомости, а в строгом ритме, сохраняя структурность, так сказать, своих движений. Но как достичь такого эффекта? Силы гравитации, к сожалению, пока не управляемы и даже не экранируемы. А ведь неплохо было бы прикрыться от поля тяготения Земли каким-нибудь специально подобранным экраном, ослабляющим его действие.

— Этаким кейворитом? — усмехается Анатолий Георгиевич, вспомнив роман Уэллса «Первые люди на Луне». — А о силах антигравитации вы не думали, Виктор Захарович?

— Нет, не думал. Мои скромные познания ограничены механикой Ньютона. А тут необходима теория относительности Эйнштейна. Я вообще не слышал пока ни об одном эксперименте, в котором эти волны были бы зарегистрированы. Читал, правда, где-то, будто американский физик Вебер пытался воздействовать на пьезокристаллы переменным электрическим полем, с тем чтобы вызвать в них механические натяжения. По его расчетам, они могли бы стать источником излучения гравитационных волн. Но из этого, насколько мне известно, ничего не получилось.

— Ну, у него, может быть, и не получилось, — соглашается Анатолий Георгиевич. — А вот у одного нашего молодого ученого получается кое-что.

— Что-то я не слышал об этом ничего, — сомнительно покачивает головой Виктор Захарович.

— Об этом нет пока никаких публикаций и вообще официальных сообщений. Однако кое-чего в этой области он действительно добился.

— И позвольте представить вам этого молодого ученого, — торжественно произносит Михаил Богданович, кладя руку на плечо Ильи. — Это мой внук, Илья Андреевич Нестеров! Прошу любить и жаловать. А о том, чего ему удалось достигнуть, он сам вам расскажет.

Уже вторую неделю в новом здании цирка идут работы по осуществлению эксперимента Ильи. Ирина Михайловна не очень понимает, что именно там делается, но ей известно, что Илья занят теперь только этим. Похоже даже, что дела у него идут успешно.

Успокаивает ее и то обстоятельство, что Андрей Петрович знает о решении сына продолжить свои опыты в цирке. Попытка Ильи сделать вид, что он ушел с туристами, не удалась. Совершенно исчезнуть из дома оказалось невозможным, ибо ему понадобилось множество вещей, которые находились либо в его комнате, либо в институте отца. Предвидеть все это заранее он, конечно, не мог, так как необходимость в них возникала лишь по мере того, как шла работа над повторением его эксперимента.

Первых два дня ему приносил кое-что из дома Михаил Богданович (сам Илья обосновался у Левы Энглина). Но почти всегда оказывалось, что дед доставлял ему либо не совсем то, что было нужно, либо вообще не находил необходимого. А когда на третий день Илье понадобилась измерительная аппаратура, имевшаяся лишь в институте Андрея Петровича, ему пришлось выйти из «подполья» и во всем признаться отцу.