Николай Томан - В созвездии трапеции [сборник]

— Нет, не только этой. Он прощупал весь спектр радиоизлучений на волнах от одного до тридцати сантиметров. А в феврале снова зарегистрировал излучение с тем же профилем на волне двадцать один сантиметр. В марте опять все растворилось в помехах. Помехи несколько ослабли лишь во второй половине апреля, но излучение на волне двадцать один сантиметр снова бесследно исчезло, хотя к этому времени Брейсуэйту удалось сконструировать такую аппаратуру, которая обеспечивала уверенный прием даже при наличии шумового фона значительно большей интенсивности.

Рогов захлопывает тетрадь и скороговоркой заканчивает:

— На этом терпение Томаса Брейсуэйта, а вернее дирекции радиообсерватории, в которой он работал, иссякло. Они жаждали быстрого успеха и приказали Брейсуэйту заняться другими звездами. На Фоцисе же был поставлен крест, так как ни один из параметров его излучения: ни амплитуда, ни фаза, ни частота — не нес никакой информации.

— Точь-в-точь как у нас! — возбужденно восклицает Мартынов, давно уже считающий исследования Фоциса безнадежными.

— Да, до недавнего времени, — поворачивается к нему Костров. — Ибо секрет тут, видимо, не в модуляциях волны. Однако постоянство формы этой волны тоже, конечно, не случайно. Оно невольно привлекает внимание, наводит на мысль о возможности искусственного сигнала. Разве не поэтому заинтересовались радиоизлучением Фоциса и мы и Томас Брейсуэйт?

Он вспоминает, каких ухищрений стоило выделить из шума космических помех эту волну, не несущую никакой информации, кроме, может быть, одного только сигнала: «Внимание». Нужно было терпеливо улавливать слабую энергию ее импульсов и, пользуясь их однородностью, «наслаивать» в специальных накопителях — электроннолучевых трубках «памяти» — до тех пор, пока импульсы эти не выделились с достаточной отчетливостью из радиошумов космического пространства.

И этот упрямец и скептик Максим Мартынов вложил ведь в работу группы немало изобретательности, совершенствуя приемную аппаратуру радиотелескопа. Почему же теперь не хочет он понять принципа передачи информации теми, кто обитает на одной из планет Фоциса? Может быть, не ясно это и другим его коллегам?

Но Костров так и не успевает ничего им объяснить, его опережает Рогов:

— Уразумел я наконец, в чем тут дело, Алексей Дмитриевич! Информация с Фоциса передается, конечно, не модулирующей функцией, а изменением длины волны.

— Как же, однако, смогут они передать нам что-нибудь таким способом? — спрашивает коренастый, рыжеволосый, густо усыпанный веснушками радиотехник Бойко. — Теперь нужно, значит, ожидать передачи на волне девятнадцати или двадцати двух сантиметров? Но до каких же пор можно уменьшать или увеличивать длину этих волн? Такие известные физики, как Филипп Моррисон и Джузеппе Коккони, утверждают, что космические радиопередачи можно вести лишь на волнах длиною не менее одного и не более тридцати сантиметров. Что же, наши друзья с Фоциса и будут, значит, вести передачу на всех этих волнах по очереди?

То, что говорит Бойко, известно всем, и тем не менее все настороженно поворачиваются к Кострову.

— Позвольте мне, Алексей Дмитриевич? — просит Галина и, не дожидаясь разрешения, продолжает: — Зачем им передавать информацию на всем этом диапазоне? Они могут вести любую передачу на волнах всего двух частот — на длинах в двадцать один и двадцать сантиметров.

— Как же это? — недоумевает Бойко, приглаживая свою рыжую шевелюру.

Все невольно улыбаются, а Рогов спрашивает:

— По бинарной системе?

— Ну да! — восклицает Галина. — С помощью двоичной системы счисления. Двадцать в этом случае будет нолем, а двадцать один — единицей или наоборот. С помощью этих двух знаков — ноля и единицы — можно, как вам известно, вести такой же счет, как и с десятью знаками общепринятой у нас и довольно устаревшей теперь десятичной системы. Все наши счетные машины работают именно по этой двоичной системе…

— Ладно, это понятно, — недовольно прерывает Галину Бойко. — А вот где доказательства того, что информацию с Фоциса действительно передают по бинарной системе?

— Тут уж придется запастись терпением, — смеется Костров, очень довольный, что Галина так просто все объяснила. — И терпения этого потребуется нам, видимо, немало.

Терпения действительно потребовалось много. Гораздо больше, чем было его у некоторых членов группы Кострова. Максим Мартынов, например, уже на третий день является к Кострову и смущенно заявляет:

— Вы уж извините меня, Алексей Дмитриевич… Очень не хотелось говорить вам этого, но ведь вы меня знаете — не могу я сидеть без дела. Я привык придумывать новое, совершенствовать, искать… Искать сколько угодно долго, но не сидеть сложа руки. А вы, как я понимаю, намерены главным образом ждать…

— Да, ждать, — подтверждает Костров, и брови его сходятся у переносицы. — Ждать, чтобы убедиться наконец, на верном ли мы пути или допустили ошибку. А потом либо снова поиски, либо усовершенствование достигнутого. Разве вас не устраивает такая перспектива?

— Устроила бы, если бы все это начать сегодня же. Я имею в виду перспективу поиска или усовершенствования, — чистосердечно признается Мартынов.

Костров хмуро молчит некоторое время, потом, вздохнув, заключает с явным сожалением:

— Ну что ж, не смею удерживать. Если вас не интересуют результаты того дела, в которое вложили столько сил и вы лично и все те, с кем вы работали, то вам действительно лучше уйти. Значит, плохо верили в то, что делали…

Мартынов энергично мотает головой:

— Нет, нет, Алексей Дмитриевич! Неправда это! Я все время искренне верил и сейчас верю, что мы примем искусственный сигнал из Вселенной. Потому и не ухожу из обсерватории, хотя мне делали немало заманчивых предложений. Я и теперь остаюсь здесь, с вами, перехожу только к Климову.

— Он снова взялся за дзету Люпуса?

— В том-то и дело, что уже не дзета Люпуса его интересует, — переходит почему-то на шепот Мартынов. — Теперь его занимает альфа Кобры.

— Странно, — пожимает плечами Костров. — С чего бы это?

— В какой-то мере привлекают его подходящий спектральный класс и другие физические данные этой звезды. Но главное не в этом. Басов сообщил мне, что на альфе Кобры сосредоточили внимание американцы. Они «прослушали» в радиусе пятидесяти световых лет почти все звезды, близкие по спектральному классу к Солнцу, и остановились на альфе Кобры…

— Так-так… — задумчиво произносит Костров. — Опять, значит, Басова залихорадило? Американцев, стало быть, хочет опередить. Ну что ж, желаю вам удачи!

В тот же день, встретившись с Галиной, Алексей сообщает ей об уходе Мартынова.