Александр Тесленко - Искривлённое пространство

Ника быстро затихла, а Гиата, взглянув на Сухова, сказала:

- Усыпляю, чтобы не метались. Кровь разбрызгивают. А ты, я вижу, скучаешь. Мог бы и помочь. Это же твоя профессия.

- Не сказал бы, - буркнул Сухов.

- Ты чем-то недоволен?

Гиата положила сонную нику на большую препаратную доску, некоторое время рассматривала ее. Потом взяла большой ампутационный нож.

Сухов даже заметить не успел, как тельце и голова ники лежали уже отдельно. Туловище Гиата небрежно смахнула в большую емкость для мусора, стоявшую рядом с письменным столом. Несколько крохотных капелек крови попало на ледровый фартук, и Гиата вытерла их зеленым платком, но вытерла кое-как - на фартуке добавились розовые разводы. Сухова удивило, что Гиата все это делает прямо за письменным столом в той же комнате, где она, очевидно, и спит. Почувствовав мысли Антона, женщина сказала:

- Нужно будет попросить специальное помещение для лаборатории... Я слышала, что вчера в том самом доме, где ты живешь, освободилась одна комната. Это правда?

- Какая комната? - переспросил Сухов, но невольно сообразил, что речь идет о квартире Натальи.

- Небольшая комната. В ней жила одинокая женщина... - пояснила Гиата.

- Да, и сгорела...

- Кажется, так... Но не это важно. Я сразу подумала, следует попросить именно эту комнатку для моей лаборатории.

- А почему ты работаешь не в институте?

- В каком институте? - усмехнувшись, спросила Гиата, приоткрыла дверцу в стене и ждала, пока выбежит еще одна ника.

- Но ты работаешь где-то?

- Я работаю дома, Антон. И ни с каким институтом свою судьбу и творческую энергию связывать не желаю. Я привыкла всегда чувствовать себя абсолютно свободной. Во всем!

- Может, ты и училась дома, по индивидуальной программе?

- Совершенно верно, - произнесла Гиата и подхватила вторую нику за лапки, поднесла к ее мордочке шланг со струящимся наркотическим газом. Ты очень догадлив, Антон. Я и вправду училась дома. Имею уже несколько научных открытий в области биологии и кибернетики...

Гиата привычным движением опустила нику на доску, взяла нож, продолжая говорить с Антоном:

- Вполне возможно, что мы станем соседями, если мне выделят лабораторию в твоем доме... Она была старой?

Головка ники отделилась от тельца.

- Кто?

- Та женщина, которая сгорела.

- Да, она была старой.

- А почему она сгорела?

- Не знаю. Может, заснула с сигаретой?

- А-а, она курила. Хочешь закурить, Антон?

Гиата взяла маленькую ложечку и начала выбирать мозг из головки первой ники.

- Нет, я не курю. Когда-то курил, но бросил.

- А почему ты бросил курить?

- А ты куришь?

- Нет, - ответила Гиата, постукивая ложечкой о край металлического стаканчика, стряхивая остатки мозга. - Я не курю. Не нравится. Но иногда могу. Иногда даже вкус нахожу в этом.

Она еще раз зачерпнула ложечкой.

- Ты рад, что мы будем соседями?

Сухов промолчал, лишь удивленно посмотрел на Гиату.

- Симпатичные эти существа, правда? - спросила растроганно и, не ожидая ответа Сухова, продолжила: - Они такие кроткие, такие чистюли. И мозг у них очень приятный на вид. Вот попробуй, - она протянула Антону ложечку с мозгом.

Сухов отшатнулся.

- Зачем тебе все это?

- Я говорила - об этом долго рассказывать. И пока еще не время. Ты не сможешь понять всего. Одним словом, я использую мозг ники для приготовления одного препарата.

- Понятно... - сказал наобум, лишь бы ответить что-то.

- У тебя красивая жена?

- Что-о?

- Спрашиваю, красивая ли твоя жена?

Гиата, опорожнив головку одной ники, принялась за другую.

- Ты ее любишь?

Лицо и шея Сухова покрылись холодной испариной. Он достал носовой платок и вытер лоб, щеки.

- Самое время поговорить о моей жене...

- А почему бы и не поговорить? Мне интересно... Ты любишь детей?

- Да, - скупо ответил Сухов, еще раз вытер лицо и пожалел, что пришел к Гиате.

- Детей вообще или только своих?

- По-твоему, это существенное разделение? - отделался встречным вопросом.

- Существенное, - сказала Гиата. - Мне просто интересно, что в тебе доминирует - индивидуальные или общественные чувства.

- Сам не знаю, Гиата, что доминирует. И не знаю, зачем тебе это нужно.

- Мне сейчас ничего не нужно, кроме моих дорогих, милых, симпатичных ники. Какие прелестные существа! Правда же, Антон? - И она стряхнула следующую порцию мозга в стаканчик. - Они такие смирные, безобидные, ты просто не понимаешь, ты - сухарь, настоящий цивилизованный сухарь. Я вижу, ты не способен воспринимать красоту, не способен наслаждаться жизнью... А она так прекрасна...

Гиата заглянула внутрь маленького черепа, что-то там высматривая, и вдруг спросила:

- Антон, ты счастлив?

- ...

- Почему ты не отвечаешь? - Она улыбнулась так непосредственно, так мило и трогательно, что Сухов внезапно почувствовал тошноту, подступающую к горлу.

- Да, безусловно, я очень счастлив... Но, знаешь... - и как я мог забыть, - я обещал одному товарищу встретиться с ним. И виною этому ты, Гиата, - попытался Антон легкомысленно улыбнуться, и это ему удалось. Загляделся на твои золотистые локоны и обо всем забыл.

"Что за вздор я горожу? Зачем? Теряю чувство реальности. С ума схожу... Нет, просто я ее боюсь. Должен скорее бежать. Сбежать?! Да!"

- Ты хочешь уйти?

"Сбежать и никогда больше не появляться здесь! Но она же сама придет. Мы будем соседями... О боже!"

- Да, меня ждут... Ты уж прости, Гиата.

Она закрыла за ним дверь, мгновение постояла неподвижно. Потом вернулась в комнату, подошла к столу, взяла металлический стаканчик с мозгом ники и с жадностью выпила его содержимое.

8

Иногда наступают такие минуты, когда чудится, что в

мире все задумано вечным - и люди, и птицы, и деревья...

Я знаю - это не так, но порою кажется, что люди гибнут

только потому, что лишают жизни других.

Сухов лежал и никак не мог уснуть. Чем больше он убеждал себя в необходимости заснуть хотя бы потому, что предстоит напряженный операционный день, тем дальше убегал от него сон, оставляя в бездонной пропасти глухого отупения, когда голова, словно отделившись от уставшего тела, продолжает жить сама по себе, игнорируя все писаные и неписаные законы существования. Считал до тысячи... Проглотил три таблетки транквилизатора. Но к более действенным мерам прибегать не хотел.

"Еще минута-вторая - и я усну. Должен же я все-таки заснуть!"

Антон Сухов уговаривал и уговаривал себя, но все напрасно. Перед глазами, словно изображение на воде, колебались черты лица Гиаты Бнос красивого женского лица, на которое он смотрел с наслаждением и затаенным страхом одновременно. Он не мог объяснить себе причину своего страха, но страх этот жил, вопреки всяким причинам, не поддаваясь анализу, и от этого казался Сухову еще более мерзким и коварным.