Захар Петров - Чистилище

Танюша развернулась и пошла, немного покачиваясь в стороны. Вера прислонилась к стене - у неё начинался новый приступ.

5.

- Кто? – недружелюбно спросили из-за двери, отреагировав на сильный стук.

- Следователь.

За дверью засуетились, приоткрыли смотровой лючок, а потом спешно открыли дверь. Запах испражнений, мочи, пота, разложения ударили Вере в нос. Лучина освещала тесный коридорчик, на полу которого стояли два драных кресла, давным-давно вырванных из автомобилей.

- Захадытэ, слэдаватэл, захадытэ…

У коренастого мутанта, являвшегося здесь старшим надсмотрщиком, сильно выдвинута вперёд нижняя челюсть, от чего он в ходе разговора ужасно шамкал. Республика признала оправданной принятую в дореволюционном Центре практику использования в качестве надсмотрщиков на каторгах именно мутантов. Это были добросовестные и безжалостные к каторжанам надзиратели, за паёк и пару муоней готовые заставить трудиться каторжан круглые сутки.

- Пысар, суда…

Какая-то женщина в лохмотьях вползла в коридорчик на четвереньках, удерживая зубами грязный засаленный журнал. Могло показаться, что женщина не в себе или такой способ издевательства придуман местными надсмотрщиками. Когда Вера пригляделась, то поняла почему каторжанка вынуждена передвигаться именно так: пропитанные кровью грязные лоскуты ткани, которыми были обмотаны её ступни, свидетельствовали о том, что ноги у неё или отморожены или гниют по иным причинам. То, с какой ловкостью она передвигалась, подсказывало, что не ходит она уже очень давно. Женщина подползла почти к самым ногам Веры, положила журнал на пол, открыла его на нужной странице и, взяв в руку карандаш, продолжая стоять на четвереньках, измученным голосом попросила:

- Извините, мне надо записать ваши данные в журнал посещений.

- Шестой следователь – абсолютный номер 37.

Записав данные, женщина снова взяла в зубы журнал и куда-то уползла - она здесь была кем-то вроде писаря, бухгалтера и делопроизводителя, компенсируя абсолютную безграмотность надсмотрщиков.

Вера сообщила старшему надсмотрщику, кого именно ей необходимо предоставить для допроса и потребовала выделить отдельное помещение. Надсмотрщик озадаченно отвесил свою непомерно выдвинутую челюсть и беспомощно осмотрел коридор, в котором они стояли. Поняв, что следователя это помещение не устраивает, заметно волнуясь, он стал думать, где именно ему усадить следователя на их тесной и грязной каторге, расположенной в подвале старой многоэтажки. Потом, клацнув челюстью, радостно сообщил о найденном решении:

- Ыдытэ моа комната.

Вера проследовала за решительно ступившим вперёд надсмотрщиком. Для древних этот подвал был местом хранения велосипедов, закаток и почти ненужных старых вещей. Теперь же маленькие подвальчики стали отдельными камерами каторжан. Лишь в добротных дверях, усиленных их прежними владельцами против подвальных воров, запираемых теперь снаружи на крепкие засовы, были проделаны зарешёченные оконца для вентиляции и постоянного наблюдения за узниками. Да полки, на которых раньше расставлялись пустые и наполненные домашними консервами банки, были давно переделаны для нар. По освещённым промасленными лучинами коридорам прохаживались охранники, заглядывая через оконца в мрачные, освещённые только светом с коридоров, камеры, в каждой из которой теснились по десятку узников – мужчин и женщин. По коридорам также ходили и ползали выпущенные из камер каторжане, вынося параши, раздавая скудный паёк и делая разную мелкую работу по заданию надсмотрщиков. В руках у надсмотрщиков были дубины или длинные палки, которыми они прямо через решётки «наводили порядок» в камерах.

Вот и теперь двое надсмотрщиков с безобразными лицами ухохатывались около одной из камер, пытаясь ударить содержавшихся там узников просунутой через прутья решётчатого окна палкой. Судя по крикам, в камере дрались два узника-мужчины, не поделив между собой сокамерницу. Даже здесь, в двух шагах от смерти, в условиях невыносимой скученности, люди пытались завести подобие семейных отношений. А для надсмотрщиков было особым удовольствием устраивать реалити-шоу, перебрасывая заключённых из камеры в камеру, сводя и разбивая пары, забрасываю одну женщину к десятку мужчины или наоборот…

Карцер был устроен в торце коридора – несколько вмонтированных в потолок блоков с цепями. На одном из таких блоков болтался узник, подвешенный за руки к самому потолку, а чтобы он не касался ногами пола, здесь специально была вырыта яма.

Несколько особо мрачных камер рядом с карцером выделены для неработающих узников. В такие камеры запихивали инвалидов, ставших такими за время каторги или же отправленных сюда по закону Республики «Об эвтаназии и неработающих инвалидах». Эти камеры открывались только для заноса новых инвалидов или выноса параши и трупов. В камеру два раза в день бросали пищевые отбросы, причём никто не заботился, как инвалиды поделят их между собой, и обезумевшие от голода и невыносимых условий инвалиды постоянно дрались за эти жалкие крохи. Не удивительно, что ползающая на карачках женщина готова была идти на любые унижения, лишь бы доказать свою работоспособность и не попасть в ту камеру. Потому что единственным выходом из камеры неработающих узников была смерть в мучениях либо прошение об эвтаназии. И последнее очень поощрялось системой: стоило только написать письменное заявление или заактировать устное обращение об эвтаназии – неработающий узник получал последний двойной паёк, стакан браги и выбирал для себя один из предложенных способов умерщвления. Причём отказаться от поданного заявления он уже не мог – его прошение приводилось в исполнение в безусловном порядке.

Вере и раньше приходилось посещать каторги и допрашивать узников. Тогда к происходящему здесь она относилась нейтрально. С формальной точки зрения здесь не нарушался Уголовный Закон Республики, вернее те несколько кратких параграфов, которые регламентировали отбытие наказания, поскольку у узников было только одно право – право на жизнь, поэтому убийство узника надсмотрщиком тоже считалось преступлением. Во всём остальном они были бесправны. А обсуждать Закон претило следователям – безукоризненным смотрителям Закона. Теперь же, когда она знала, что в одной из камер среди сонма безликих узников находится один реальный человек, который когда-то много для неё значил, вид каторги производил на неё удручающее впечатление.

- Захадытэ, слэдоватэл, суда вот захадытэ.

Старший надсмотрщик открыл свою комнату, которая по размерам равнялась камере узников. Мебелью здесь были задние и передние сиденья автомобилей, поставленные на дощатые опоры. Полки под самым потолком были уставлены зловонными ёмкостями, источавшими запах брожения. В нескольких стеклянных банках, стоявших прямо на полу был разлит готовый продукт брожения – желтоватая брага. Зато все стены этого жилища были обклеены посеревшими и скукожившимися от влажности вырезками из древних порнографических журналов. На одном из сидений сидела женщина неопределённого возраста – узница, согласившаяся быть временной женой надсмотрщика. Её трудно осудить, учитывая те условия, в которые она всё равно рано или поздно попадёт, когда чем-нибудь провиниться перед своим господином или же просто ему надоест. И её трудно осудить за то, что она сейчас попивала брагу из банки, - достаточно было взглянуть на внешность и повадки её сожителя, явно держащего её здесь не для интеллектуальных разговоров. Посмотрев в стеклянные глаза пьяной женщины, выходившей из комнаты по требованию старшего надсмотрщика, Вера испытала к ней жалость. И это было совершенно необычным и неправильным чувством для следователя, который должен руководствоваться только двумя категориями: «законно» или «незаконно». Но пока Вере было некогда об этом думать, тем более что сам приход её сюда был явлением незаконным, пусть она и пыталась его для себя представить, как «проверку информации» о возможных незаконных действиях другого следователя.