Захар Петров - Чистилище

Посещения в Госпитале не практиковались вообще: это могло принести в Госпиталь болезни, зазря травмировало пациентов, да и вообще это было, по мнению врачей, не к чему. Лишь изредка делались исключения с личного разрешения главврача Госпиталя. И Саха с Пахой смогли вырвать это разрешение – в обмен на рецепт того порошка, которым они спасали Веру. Приближение своих солдат Вера услышала ещё до их появления в палате. Идя по коридору, они, как всегда, ругались друг с другом. Потом в дверном проёме появились две белобрысые головы со свёрнутыми в разные стороны носами, растянувшимися до ушей ртами, и ликующим возгласом в один голос:

- Цётка Вера!

Вера для виду поморщилась, но на самом деле она была очень рада видеть близнецов. После гибели Зозона, Паука и Фойера они стали для неё самыми близкими людьми в Урочище и почти самыми близкими во всём мире. Она знакома была с ними всего несколько месяцев, а казалось, что знает их с рождения, как младших братьев. Они же к ней относились чуть ли не как ко второй маме. Так и нависли над её кроватью, заняв собою почти всю палату. Стоят, молчат и улыбаются. Вера, превозмогая боль, села на кровать, взяла обоих братьев за руки и потянула их к себе:

- Да садитесь уж.

Они оба бухнулись на кровать по обе стороны от Веры, подперев её своими могучими плечами, повернули на 90 градусов головы и продолжали её рассматривать всё с тем же глупым умилением. Потом Саха, наконец-то сообщил:

- Уходзiм мы, цётка Вера. Iдзем гэтых дзiггераý дабiваць. Амаль усiх iх перабiлi, засталiся толькi тыя, што у селiшчах хаваюцца. [Бел.: Уходим мы, тётка Вера. Идём этих диггеров добивать. Почти всех их перебили, остались только те, что в поселениях прячутся.]

- Эге! Ты там ведаеш, «стратэг вялiкi», куды мы iдзем, дзе тыя дзiггеры i колькi iх засталося. [Ага! Ты там знаешь, стратег великий, куда мы идём, где те диггеры и сколько их осталось].

Не обращая внимание на постоянную перебранку братьев и на их неуёмное «цётка Вера», Вера задавала им вопросы, чтобы выяснить подробности о войне с диггерами. Братья знали мало. Вроде было известно, что из трёх указанных Верой диггерских поселений, был успешно взят только Ментопитомник. В Ангарке и Дражне диггеры забаррикадировались и выбить их оттуда пока не получалось. В переходах диггеры уже не встречались – может быть все погибли, а может быть куда-то ушли или спрятались. Скорее всего, последнее – ведь делись куда-то те, которые ушли из Ментопитомника. Упомянув про исход из Ментопитомника, Саха и Паха замялись и уставились друг на друга, ожидая, кто будет объясняться с командиром.

- Гэта я, цётка Вера, калi цябе паранiлi, сказаý: «Няхай iдуць. Лепш камандзiра ратаваць будзем» [Это я, тётка Вера, когда тебя ранили, сказал: «Пусть идут. Лучше командира спасать будем»], - признался Паха.

- Да iх i засталося толькi пяцёра, да i тыя параненыя, - поддержал брата Саха. – А каб бiлiся далей, дык пабiлi б яны нас, альбо паранiлi i памерлi б усе, хто в тым селiшчы застаýся паранены. А так мы цябе, цётка Вера, вынеслi и астатнiм дапамогу вызвалi. [Да и осталось их только пятерь, и те раненные. А если дрались дальше, побили они нас или ранили и, умерли бы все, кто в том поселении остался раненным]

- I неяк не так усё пайшло. Ну навошта Камандзiр тую дзяучынку сляпенькую… [И как-то не так всё пошло. Ну зачем Командир ту девочку слепую…]

Саха замялся, а Вера и сама поняла, что он хотел сказать. Инга своим пением расположила к себе всех, кто бы в Ментопитомнике. Командир убил ту, которую никто и не думал считать врагом, которая казалась частью чего-то возвышенного. Совершив это несправедливое убийство, Командир тем самым стал на сторону тьмы. И его люди не хотели быть на этой стороне. И продолжение боя значило, что они остаются на стороне Командира, одобряя тем самым то, что он сотворил. Потом, в других схватках они будут биться с диггерами отчаянно и бесстрашно. А в тот раз – нет.

Вера неопределённо покачала головой – это могло значить и осуждение погибшего Командира и неодобрение близнецов, которые не выполнили свой долг из-за никчемных сентиментальных порывов. Но она не сказала ничего.

Братья ушли. Они рвались в бой. Может быть, просто из чувства романтики, а может быть, чтобы реабилитироваться после не очень правильного окончания битвы в Ментопитомнике.

А ещё через несколько минут в палату заглянула Джессика. Вере нравилось, когда она приходила. Нравился её акцент, привычка пересыпать свою речь английскими словами и корректная манера никогда не засиживаться слишком долго. Всё, что не делала Джессика, казалось всегда правильным, чётким и выверенным. При перевязках она действовала уверенно, а, если надо было что-то спросить у Вась-Вася, она спрашивала, как спрашивают у старшего среди равных. Казалось, не одно слово и не одно движения Джессика никогда не делает впустую. Даже на посещение Веры она выделяла определённое количество времени и никогда не пересиживала не минуты.

Но в этот раз в чёрных глазах Джессики светилось что-то выходящее за рамки этой холодной расчётливости. Она строго и одновременно весело заявила, заглядывая через едва открытую дверь с коридора в палату:

- К тебе гости и у вас десять минут! Десять!... Тэн! – повторила для надёжности Джессика на английском и к тому же показала все растопыренные пальцы на своих руках. Не понимая, о чём речь, Вера пожала плечами.

Потом кудрявая голова Джессики исчезла, и в палату вошёл Вячеслав. Она хотела встать ему навстречу, что вряд ли бы ей удалось, но он с неожиданной быстротой оказался рядом с ней и сев прямо на влажный от недавнего мытья пол, уткнулся головой в её ноги. На ней не было ничего, кроме не очень длинной, едва прикрывавшей верхнюю часть бёдер, стиранной-перестиранной серой больничной рубахи с завязками спереди, вместо пуговиц. Между завязками он увидел повязку с проступившей сквозь бинты краснотой.

- Тебе больно? - приподняв голову, спросил он.

- Уже нет, - соврала она.

- Я не знаю, что в таких случаях нужно говорить.

- Я тоже.

А что она могла ему рассказать: про войну, про смерть, про боль? И что мог рассказать ей: про Университет и свою книгу? И стоило ли на это тратить десять, вернее уже девять, минут?

- Помни: даже если мы никогда больше не встретимся, мне очень важно знать, что ты жива. Даже, если ты будешь далеко, даже если будешь на войне, даже если ты будешь с кем-то другим – мне важно знать, что ты есть! Потрудись давать о себе знать. Хорошо?

- Хорошо, – ответила Вера, чувствуя как мокреют её глаза.

- Обещаешь?

- Обещаю.

- А если ты когда-то устанешь от войны, или не сможешь больше воевать, или тебя ничто больше не будет держать там, где ты сейчас, ты передушишь свою гордость и придёшь ко мне? Ведь так?