Александр Казанцев - Льды возвращаются

— Я не склонен шутить, Амас Иосифович. Если бы мне было нечего предложить, я не поднимал бы этого разговора.

— Любопытно все же, что он может предложить? — обратился Овесян к Веселовой-Росовой.

Мария Сергеевна пожала плечами, давая понять, что может выслушивать этого человека только ради причуды академика.

— Итак, что вы предлагаете, Сергей Андреевич? — обернулся к Бурову академик.

Работа на синхрофазотроне прекратилась. Физики столпились в отсеке Бурова, который вынужден был выступать на стихийно собравшейся научной конференции.

— Итак, что глушит здесь ядерные реакции… Какие же примеси в морской воде неугодны им? — спросил Овесян, усаживаясь на табурет и опираясь руками в расставленные колени.

Буров стоял перед ним, как школьник, отвечающий урок:

— Мне привелось работать над проблемой протовещества.

Овесян поднял свои лохматые брови. Шаховская насторожилась.

— Протовещество — это состояние материи до появления звезд и планет. В протовеществе все строительные материалы вещества были собраны в невыразимой плотности, как бы в одном немыслимо сжатом атоме, нейтроны которого не могли разлетаться…

Овесян поморщился.

— И возможно, существовала некая субстанция, которая удерживала нейтроны, — продолжал Буров.

— За эту субстанцию вам и присудили степень кандидата наук? — прервал Овесян.

Буров смутился, нахмурился.

— Я не боялся черных шаров, — запальчиво сказал он. Мария Сергеевна осуждающе покачала головой.

— Почему же не допустить, — упрямо ухватился за свое Буров, — что остатки этой субстанции существуют всюду, где материя обрела уже форму обычного вещества. Она может проявлять себя в том, что захватывает нейтроны, мешает ядерным реакциям.

Овесян деланно всплеснул руками:

— И эту физическую жар-птицу он предлагает искать!..

— Взамен планомерных исследований, — с укором добавила Мария Сергеевна. — Мы не вправе отвлечься. Слишком неясно. Слишком малоперопективно. Слишком оригинально.

Люда поймала восхищенный взгляд, который Елена Кирилловна бросила на Бурова.

Лоб у Бурова стал влажным, он словно поднимал с земли немыслимую тяжесть.

— Где же вы хотите искать свою субстанцию? — язвительно спросил Овесян.

— В море. На дне. У вулкана, — решительно ответил Буров.

— Так-таки на дне? И прямо у вулкана? — переспросил Овесян. — Воду ведрами будете оттуда черпать?

— Нет! Надо опустить на дно целую лабораторию.

Овесян и Веселова-Росова переглянулись.

Амас Иосифович встал, похлопал Бурова по плечу:

— Жаль, жаль, товарищ инженер, что не хотите ко мне на установку идти. Слушай, когда будешь академиком, пожалуйста, не вспоминай работу, за которую тебе кандидата дали, не надо!.. А для гениальности ты вполне безумен.

Буров вытер платком лоб.

— Простите, — сказал он, — я понимаю это как отстранение от научной работы.

— Научной работой нельзя заниматься против своей воли, — холодно сказала Мария Сергеевна и, величественно встав, вышла из отсека.

Овесян пошел следом. У свинцовой стенки он остановился и пытливо посмотрел на Бурова через плечо.

Бурову хотелось наговорить всем резкостей, порвать записи, опрокинуть табуретку.

Неожиданно он встретился взглядом с Шаховской.

Нет, она не торжествовала. Она смотрела на него ободряюще, задорно… ласково.

А Люда с тревогой смотрела на них обоих.

Бизнес есть бизнес!

Даже дневник стоит писать, если когда-нибудь он будет стоить миллион! А это уже большой бизнес!

Босс сказал, что издаст дневник того, кто побывает в самом пекле. Сделает его миллионером… Стоит вспомнить, сказал он, проклятую руанскую историю, и тут же добавил, что дневник должен быть дневником, в нем вое должно писаться для самого себя, только тогда он будет иметь опрос. Побольше интимности! А ужас придет…

О’кэй! Пусть придет… Для самого себя — так для самого себя!.. Даже забавно болтать с самим собой. Давно я не беседовал с этим парнем, Роем Бредли, шесши футов ростом и двухсот фунтов весом, которого я вижу каждое утро в зеркале — узкую физиономию славного малого двадцати восьми лет, с прямым, чудом не проломленным носом, великолепным подбородком «гордость нации», способным вынести любой удар кожаной перчатки, с ясными голубыми глазами, так, кажется, принято о них говорить, и светлыми волнистыми волосами, которые словно притягивают тоненькие пальчики, иной раз застревая в надетых на них кольцах. Что еще можно о нем сказать? Усики, которые надо подстригать через день, полоской над верхней губой…

Стоп, старина! Ловлю на том, что все это не для себя пишется!

О’кэй! Считай, что сорвался… Сойдет для первого знакомства, но больше ни слова на публику!

Легко миллион не заработаешь. Действительно, споит вспомнить проклятую руанскую историю. Том Стрем, автор книги «Руанская история», сержант американской ракетной базы «ТН-73» близ Руана, вытащил лотерейный билет. Случайно он все видел, а потом, воспользовавшись переполохом, схватил джип и помчался к месту происшествия. Да, он был очевидцем, черт бы его побрал! Жутко читать написанные им страницы. Босс оказал, что ужас придет сам собой. Может быть, Том Стрем и не старался писать пострашнее… Просто он видел. Потом можно было ломать себе голову: отчего это получилось? Во всяком случае нашего американского летчика можно будет расспросить лишь в день Страшного суда. Бомба свалилась на Руан без парашюта, и самолет далеко улететь не смог, он, наверное, расплавился в воздухе. Возможно, опять не сдержали бомбодержатели. Обыкновенный традиционный полет, демонстрация готовности й силы. Черт возьми! Падали ведь и самолеты с атомными бомбами, сваливались ведь и бомбы, но не взрывались, а тут… Знаменитый руанский собор, восстановленный после последней мировой войны, оплавился и осел, как восковая свечка на горячей сковородке… Когда-то в Японии на стене осталась тень человека, а сам человек превратился в газ… В Руане даже этого не могло случиться, не осталось ни стен, ни теней всех его жителей, если не считать, конечно, царства теней, где они ждут часа, чтобы посчитаться с летчиком, союзными генералами или, быть может, с самим государственным секретарем…

Книга разошлась в невиданном количестве экземпляров. Миллион Тома Стрема, вероятно, достался его наследникам, потому что он слишком увлекся прогулкой на джипе, забыл про радиацию и через год умер от лучевой болезни. Ему, как известно, поставили два памятника, один — солдату, погибшему при исполнении обязанностей, а другой — от коммунистов «честному агитатору против атомной войны»… Бедняга Том Стрем может вертеться в гробу, ню из-за него, сержанта ракетной базы союзных войск, из-за его книги, вернее — из-за случайного атомного взрыва в Руане, который он описал, и поднявшейся вслед за тем пропагандистской свистопляски, приведшей левых к власти после выборов во Франции, а потом в Италии и даже теперь в Англии, из-за него, из-за Тома Стрэма, возглавляемый Штатами свободный мир подобен ныне гористому острову, окруженному бушующим коммунистическим океаном…