Александр Казанцев - Льды возвращаются

— Нет, — сказал он, — я работаю по специальности, Я химик-почвовед.

— Простите, мы все же не донимаем…

Шофер рассказал об удивительном обычае, зарождавшемся в этой непонятной стране, в которой, по словам химика-шофера, многие якобы хотят быть учеными, писателями, художниками… Молодежь поставила вопрос о том, кто же должен заниматься тяжелым физическим трудом, который пока требуется, и обслуживать других? Ведь у всех здесь равные права заниматься трудом чистым и приятым. И вот среди молодых людей нашлись многие, пожелавшие в свободное от основной работы время выполнять самый обыкновенный обслуживающий труд: кто-то работает на канализации, кто-то ухаживает в больницах за больными, кто-то спускается в шахты, а наш знакомый водит такси.

— Мне это доставляет радость, удовольствие. Я люблю водить машину, — говорил он. — Но я и ремонтирую ее…

Он снова удивил нас, отказавшись взять плату за проезд. Плата за проезд у них отменена давно на всех видах городского транспорта, в том числе и за такси.

Мне стало неловко.

— Неудобно, — сказала я, — что мы взяли такси. Мы могли бы доехать на автобусе.

Моя спутница тоже была смущена.

— Конечно, такси берут, когда торопятся или когда едут с вещами. Но ведь вы иностранки, — извиняюще сказал нам на прощание шофер и уехал.

Моя спутница настояла, чтобы я зашла к ней.

— Меня все удивляет здесь, — говорила она, когда мы поднимались на лифте. — Автомашинами здесь пользуются, как у нас лифтами.

Хорошенькая лифтерша улыбнулась.

Американка снимала в отеле неуютный трехкомнатный номер.

— Мне уже не по себе здесь, — говорила она, переодеваясь. — Я не сразу понила, что номера в отелях здесь бесплатные, как и квартиры для всех… Платить нужно лишь за роскошь, за лишнее, чем не принято здесь пользоваться.

Американка обязательно хотела, чтобы я пообедала с нею, но я боялась сидеть в ресторане с иностранкой, достаточно я уже допустила оплошностей.

Решили обедать в номере, имея в виду мое недомогание. Ей не хотелось утруждать меня принятым здесь повсюду самообслуживанием. И она позвонила.

Пришел благообразный официант с лицом мыслителя. Мы уже готовы были принять его за профессора, отдающего дань общественному долгу, но он оказался обыкновеннм официантом, почти не говорящим пю-английски.

Я не решилась выдать свое знание русского языка, и мы объяснились с официантом с большим трудом. Американка просила подать самые дорогие кушанья и напитки. Она хотела щедро платить за услуги в стране, где принято обслуживать себя самим. Когда дело дошло до армянского коньяка и шампанского, официант наконец Bce понял.

Я не помню, когда я пила крепкие напитки. Кажется, только после катастрофы в Проливах…

Моя новая знакомая пила очень много.

— Зовите меня просто Лиз, — сказала она, — Я вовсе не туристка. Я приехала сюда потому, что не могла не приехать.

— Вы из Штатов? — осторожно спросила я.

Она отрицательно покачала голошей, смотря в налитую рюмку. Потом подняла на меня глаза:

— А вы?

— Я уезжаю в Штаты, — не задумываясь ответила я.

— Я много пью, потому что… потому что видела такое… Я не хочу, чтобы вы видели что-нибудь подобное.

У меня закралось подозрение:

— Вы из Африки?

Лиз кивнула головой, показала глазами на спальню, одна стена которой была огромным шкафом.

— У меня там висит защитный противоядерный костюм… У него, у того ученого, тоже был костюм, но он выглядел в нем не как в марсианском балахоне, а элегантно. У него был щит в руке, которым он прикрыл целую страну. Я могла пойти за ним на край света. И вот я здесь.

— Вы видели ужас? — спросила я.

Лиз кивнула головой.

— Вы знаете, — сказала она, — смертельный ужас очищает, перерождает… Я внала одного журналиста. Я мечтала разрубить его пополам. Одна его половина злобно измышляла… Это он придумал, будто дикарской стрелой были нарушены женевские соглашения об отравленном оружии, это он придумал теорию второго атомного взрыва. Но, к счастью, у него была вторая половина. Я не хотела бы поверить, что это он придумал то, о чем кричат сейчас наши газеты.

— Простите, Лиз, мне не удавалось здесь следить за нашими газетами.

— Ах, боже мой! — с горьким сарказмом сказала Лиз. — Все поставлено на свои места. Что такое „ядерный щит“, которым коммунисты прикрыли африканскую страну, секрет которого обнародовали, исключив тем возможность применять ядерное оружие? Что это? Высший гуманизм?

— А что же? — нахмурилась я.

— Оказывается, это вовсе не гуманизм, не забота о человечестве, а новый наступательный шаг коммунистов. Они, видите ли, хотят нанести цивилизации последний сокрушительный удар, они лишили „свободный мир“ священного оружия, которое до сих пор сдерживало разгул коммунизма, призрак которого бродит ныне по всему миру.

Лиз выпила и со стуком поставила рюмку на стол.

У меня сжалось сердце. До меня не доходил наивный сарказм ни в чем не разбирающейся туристки! Я воспринимала сущность ею сказанного. И я ухватилась за эту ясную сущность, как утопающая за спасательный круг. Так вот каково истинное значение сенсационного сообщения, унизившего, уничтожившего меня!..

— Наши газеты кричат, что теперь мир накануне гибели, ибо нет больше сдерживающей силы атомного ядра, — закончила Лиз.

Я залпом выпила рюмку, налила новую. Лиз с интересом смотрела на меня. Вероятно, я раскраснелась и глава мои горели…

Так вот оно что! Я была лишь жертвой начавшегося наступления на свободный мир. Моя информация оказалась зачеркнутой, но это было лишь мое поражение, но не проигрыш битвы. Я должна остаться на посту. Я почти знала, догадывалась, была уверена, ктопротянул мне руку через пропасти океанов, через стены гор и расстояний.

— Эту мысль мог бросить только Рой Бредли! — воскликнула я, в упор глядя на Лиз.

Она усмехнулась:

— Вы, конечно, знаете это имя. Кто его не знает? Слишком много шума. Но я по-настоящему знаю его… и мне не хотелось бы, чтобы это было его идеей…

Ей не хотелось бы!.. А я была уверена, что это сказал именно он!.. Если бы он знал, мой Рой, если бы он знал, как это было мне сейчас нужно! Узнает ли он когда-нибудь, кем он был для меня в трудные минуты сомнений?

Чем-то я выдала свое состояние. Лиз вдруг спохватилась и захлопотала вокруг меня. Она догадалась, что я жду ребенка. Возможно, она была права, объясняя этим, почему мне стало плохо в художественной галерее.

Женщины иной раз бывают непонятно откровенными с первыми встречными. Лиз опять заговорила об ученом, с которым повстречалась в Америке.

— Я не знаю, придет ли он ко мне, — продолжала она, не отпуская моей руки. — Я известила его о своем приезде… Он оказался русским. Вы не осудите меня, ведь вы современная женщина, не ханжа. Если бы вы его знали! В нем буйная сила. Я приходила к нему в палатку… Вам опять нехорошо?