Андрей Марченко - Цифрономикон (сборник)

Раскрылись в машине дверцы, и вышла к людям девушка Сенькиной мечты – в свадебном платье, фата на голове, а коса – до пояса. Лицо матовое, чистое, глазки синие, ясные, губы нежные, розовые… Только печальная да бледная. И на людей не смотрит – всё вниз да вниз.

И вылезает из второй машины жених – старый черт, одним словом. Сам мелкий, седой, а зубы золотые.

И вылезает из третьей машины председатель – в черном костюме, с красной лентой через плечо.

– Ну, – говорит председатель, – разрешите начать торжественный митинг…

Стоит Сенька, ног под собой не чует. Печи пышут жаром, по лицам поварих красные блики скачут. Из поварих нет-нет да и подмигнет какая Сеньке, ухмыльнется, белым острым зубом блеснет – и снова за работу.

А посреди двора рушник на землю постелили, вот уже и хлеб-соль несут.

Встали жених и невеста рядом. Поглядел на них Сенька…

Улыбается старый черт. По-хозяйски кладет руку на плечо девушке Сенькиной мечты. И на удивленных глазах Бурсака девушка начинает вдруг стареть, стареть, покрываться морщинами, рот ввалился, коса поседела да клочьями повылезала…

Глядит на Сеньку Нехристь Лукерка Никифоровна. Печально глядит. Будто прощаясь.

– Играй! – велит председатель.

Поднял Сенька трубу.

И в груди у него, прямо за ребрами, что-то случилось.

Сперва сжалось всё, будто от страха или от жалости. А потом застучало сердце пламенным мотором. Вспыхнули глаза галогенными фарами. И заиграл Сенька, как в жизни никогда не играл.

Гикнул председатель. Притопнул. Пустился в пляс посреди двора. А за ним гости.

Танцует водяник с утопленницей. Танцует удавленник с ведьмой. Кости поскрипывают, копыта постукивают, и старый черт не удержался – пустился вприсядку вокруг невесты…

А невеста с места не сходит. Как стала на рушнике, так и стоит. На Семена смотрит – лицо матовое, коса до пояса, грудь высокая, глазки синие…

А печи ревут. А поварихи танцуют с жареными поросятами. У председателя челюсть впопыхах отвалилась, так он ее с земли подхватил и на место приставил – хрусь!

Пересохло у Сеньки в горле. Губы растрескались. Легкие огнем горят. Сбился, перепутал мелодии, замолчала труба…

– Попался! Попался!

И тянутся к Сеньке отовсюду сотни рук – какие костлявые, какие волосатые, а какие и с когтями.

Набрал он воздуху – и пошел шпарить всё подряд. Мендельсона. Шопена. «Лимончики». «Куда уходит детство». «Семь сорок» с импровизом. Только-только вечер спускается, до утра еще далеко…

Снова сбился Сенька – ну не железный же он!

Или железный?

Снова протянулись к Сеньке руки, вот-вот коснутся живого тела…

Взвыл клаксон, и зазвучала труба. И опять гости в пляс пустились.

Раскалилась медь. Обжигает, а Сеня и не чувствует – онемели губы давно, коркой взялись. Онемели и пальцы – сами бегают, Сенька им не хозяин. И мутится перед глазами: то ли слезой взялись, то ли фары запотели. И сбоит за ребрами сердце – то ли инфаркт подступает, то ли бензин в баке весь вышел. Смотрит на девушку своей мечты – и не видит ее. Впору «дворники» включать…

И выпала труба из ослабевших рук. И навсегда замолчала.

– Ага! – закричал златозубый жених.

– Ага! – завопили радостно гости. – Теперь попался, попался, попался!

И в ту самую секунду, как совсем уж было одолела Сеньку нечисть, соскочила невеста с рушника. Фату с себя сорвала, в небо подбросила – обернулась фата петухом и с перепугу закукарекала.

Замерли гости.

Расхохоталась девушка, пальцами щелкнула, жениху своему, старому черту, под самый нос дулю скрутила. И – к Сеньке.

Распахнула дверцу. Вдавила педаль газа по Сенькины гланды. Взревел мотор, и только их обоих и видели.

Так обрел свое счастье Сенька Бурсак.

По сей день, говорят, в окрестностях райцентра Ольшаны можно встретить джип «Grand-Cherockee», летящий по буеракам на скорости двести километров в час. Молодежь, правда, в него не верит. А старожилы крестятся, заслышав на болотах шум мотора.

Многие его видели. Говорят, он прекрасен и страшен: смоляной лак блестит, галогенные фары затмевают солнце и луну, а за рулем сидит девушка неописуемой красоты – в чем мать родила.

Так носятся они – и так будут носиться до Страшного суда.

А как сыграет клаксон «Лимончики» задом наперед – так Суду и быть.

Вечерняя смена выдалась скучноватой. Разъездная студийная «десятка» медленно тащилась сквозь привычную вечернюю пробку на Садовом, в салоне тихо мурлыкало «Радио-Ностальжи». Напарник – в этот раз с ним ездил Игорь, изрядный циник и пессимист – на удивление молчал, лениво покручивая руль, и Кирилл даже задремал.

И может, так и проспал бы до самого Останкино, если бы не ожил приемник, настроенный на милицейскую «тревожную» волну. Несмотря на свой несколько топорный вид, самодельный «перехватчик» значительно облегчил работу съемочных групп. Теперь, когда они получали вызов одновременно с милицией, спасателями и пожарными, иногда удавалось прибыть на место даже раньше спецмашин. А значит – до оцепления, красно-белых ограничительных лент и тяжелой пожарной техники, которая, бывает, напрочь перегораживает все подъезды к месту ЧП. Можно подобраться вплотную к полыхающему зданию или раскуроченным автомобилям. Камера выхватывает не самые политкорректные, зато редкие и эксклюзивные кадры. Далеко не все удается пустить в эфир, но даже после серьезной резки сюжет получается вполне шокирующим.

Вот и сейчас приемник, мигнув индикатором, перехватил циркулярное сообщение для экипажей ДПС. Сухой женский голос в шуме и треске помех скороговоркой сообщил:

– Внимание, тридцать девятый и сорок шестой! В двадцать два сорок поступил сигнал: ДТП на пересечении улицы Воронцово поле и Покровского бульвара.

Совсем уж неразличимые на фоне статики экипажи ДПС отозвались почти одновременно:

– Я сорок шестой, застрял у Крымского моста, быстро выбраться не смогу.

– Я тридцать девятый, принял, выезжаю.

Кирилл посмотрел на часы, присвистнул:

– Ого! Еще и пяти минут не прошло! Может, успеем раньше ментов.

– Если вылезем из этого стойбища, – Игорь мрачно кивнул на застывшее море стоп-сигналов впереди.

– Ты уж постарайся, – Кирилл подтянул к себе камеру, проверил свободный метраж, удовлетворенно кивнул: на сюжет хватало. Камеру он получил недавно и еще не привык к ней как следует. – А то ничего интересного сегодня.

Сказал – и поморщился. Не зря та старушка на пожаре обозвала их стервятниками. Чужое горе, боль, кровь, а иногда и смерть для разъездной группы программы «Тревожный вызов» давно стали обыденностью. И чем ужасней авария, чем разрушительней взрыв и сильнее пожар, тем лучше. Обыватель в теплом уютном кресле любит смотреть ужастики, в глубине души радуясь, что всё это случилось не с ним. А значит, поползет вверх рейтинг родного «Тревожного вызова», замороченный и вечно усталый выпускающий редактор Антон сдержанно похвалит именно их группу.