Глеб Анфилов - В конце пути (сборник)

Неожиданно щелкнул выключатель, и в комнате зажегся свет. Зажегся сам! В первый момент, ослепленный, Барклай ничего не видел. Но уже через секунду он разглядел нечто чудовищное — смутную, полупрозрачную человеческую фигуру, которая медленно двигалась от выключателя в сторону рубильника общего энергоснабжения. Ошеломленный, Федор Илларионович громко, хотя слегка прерывающимся голосом, сказал:

— Это мне мерещится! Это самовнушение!

От фигуры послышался тихий, сдавленный шепот:

— Тоиди.

— Что? — крикнул Барклай.

Фигура не ответила. Мелкими рывками, задом, увязая в полу ногами, она направилась к рубильнику и с видимым усилием подняла его. В разгоряченном мозгу профессора кипело единственное упрямое стремление: освободиться от миража, любой ценой скинуть этот зрительный образ.

— Нет! — заревел он и прыгнул на фигуру. И попал в студенистую мякоть. Этого не может быть! — Тут из камеры выкатилась еще одна полупрозрачная фигура. Был сдавленный крик:

— Даг!

Мягким обхватом обволокло ноги профессора. Он рухнул на живот. И в тот миг он узнал обе эти фигуры, именно фигуры, а не лица: то были Рубцовы призрачные, полуощутимые, полувидимые. Двое!

Барклай очнулся, лежа на полу, от сильной боли в верхней части живота. Дверь камеры была закрыта и наружные гайки завинчены. И прямо на Федора Илларионовича шел, погружая ноги в пол, как в болото, полупрозрачный Рубцов. У него почти не было глаз, тускло просвечивали кости черепа, ткань одежды вроде жидкого стекла. Барклай инстинктивно зажал лицо ладонями рук. Он не видел, как полупрозрачный нагнулся над ним, но почувствовал у себя на лбу эфемерные, текучие как вода пальцы. Барклай крепко вцепился ладонями в собственную физиономию. Это была мертвая хватка. У профессора были зажмурены глаза, сжаты и руки и зубы. Зачем? В те жуткие секунды он не смог бы ответить на этот вопрос.

— Итотк, — сказал стекловидный, — К-то-ты?

Сделав невероятное усилие, Барклай сумел вывернуться, сбросил с себя мягкую, пронизывающую тесноту. Рывком подполз к двери, вскочил, ловко выключил свет, побежал по темному коридору. За ним никто не гнался.

У проходной остановился передохнуть. Мимо вахтера прошел с тщательно наигранным спокойствием. А выйдя на улицу, чуть не столкнулся лицом к лицу со своим сотрудником Иоссом — тот, выскочив из такси, торопливо шел к институтской проходной.

Барклай в это время скрылся в тени за газетным киоском. Иосс его не заметил. * * *

Вернувшись домой, профессор застал супругу за хула-хупом. Извиваясь, как индийская балерина, она обкатывала тоненькую талию большим красным обручем.

— Прекрати! — крикнул ей Барклай.

— Федик, — сказала она воркующе, — тебе сейчас звонили.

— Кто?

— Такой симпатичный мужской голос. Со студии телевидения. Очень извинялся и сказал, что позвонит попозже.

— О, черт! — взревел Барклай. — Прекрати эту крутню!.. — Он схватил обруч и бросил его в угол.

Прошел к себе в кабинет. Шагал там из угла в угол, силился вернуть утраченную уравновешенность. И понимание сути событий. Сел в кресло и прислушался к себе. Ныло в животе, тянуло бок. Опять прыгало веко. Федор Илларионович терпеть не мог этаких симптомов, боролся с ними тренировкой воли и дыхательной гимнастикой. И сейчас он принялся размеренно и глубоко дышать. А в голове его маячили стекловидные фигуры, и эта драка, завинченная камера, завтрашняя газета...

Придвинул телефон. Порылся в настольном алфавите. Набрал номер квартиры Рубцова... * * *

Тем временем в институтский кабинет Мая прибежал Иосс. Отвинтил гайки и открыл дверь камеры. Полупрозрачный, неуклюже утопая в полу, влез в камеру, Иосс поддерживал его, скользя руками в мягкой, водянистой плоти. Забравшись в камеру, полупрозрачный прошипел:

— Обисапс. Спа-си-бо.

— Счастливо, д-дружище, — сказал, стуча зубами, Иосс. — Чем могу, помогаю, хоть пока ни дьявола не понимаю... — Он завинтил гайки наружного запора. Разъяснение петель

Дома у Рубцова было полно народу. Оба Мая, Бригге, Гречишников, какой-то студент, узнавший о необыкновенном событии и сумевший проникнуть к самому его центру, фоторепортер, снимки которого пошли в завтрашний номер газеты "Жизнь", некий журналист, представившийся корреспондентом ежемесячника "Март", и еще несколько пронырливых тружеников прессы. Стоял дым коромыслом. Все курили, без умолку спорили друг с другом, держа в центре внимания, конечно, виновников торжества.

Двойники были порядочно утомлены, ибо Бригге, с одобрения Гречишникова, после пресс-конференции сумел-таки протащить Маев через кучу научных экспертиз и анализов. Благодаря напористости и обширным знакомствам Бригге, Рубцовы отдали на суд аналитикам частицы зубов и пряди волос, пробы желудочного сока, электрокардиограммы, энцефалограммы. Юра возил их даже в свой плавательный бассейн, где спортивный врач пустил в ход систему силомеров, доказавших небольшое физическое преимущество Двойника перед Маем. Двойник объяснил это тем, что он несколько старше и поэтому вправе называть Мая "мальчишкой". Словом, после двухчасовых мытарств двойники заслуживали отдых, который, однако, судя по домашней обстановке, предвиделся не скоро...

— Детерминизм, железный метафизический детерминизм, — восторженно вещал гость-студент, — где он теперь?!

— Детерминизм неприкосновенен, — устало сказал Двойник, — но причинные связи шире и многообразнее, чем принято было считать.

— Конечно, конечно, — поспешил согласиться студент.

— Все дело в структурных подвакуумных каналах, — продолжал Двойник, — еще Фейнман и Дайсон описывали античастицы как частицы, существующие в обратном времени. Правда, там была голая математическая формализация. Однако в работах Бригге и Ермакова была установлена аксиоматика мега-волновой функции бытия. Вслед за ними Гречишников дал истолкование подвакуумному сдвигу. И вот в струе этих исследований мной был рассмотрен вопрос об интерференции волн бытия, обращении времени и резонансе событий в сопровождающем поле. Эти работы выполнены при постоянной дружеской помощи моих коллег и товарищей Бригге и Гречишникова, которые присутствуют здесь и которых я от души благодарю.

Раздались аплодисменты. Бригге покраснел, вынул изо рта спичку и картинно раскланялся, а Саша запротестовал:

— Я только считал немножко... И до последнего времени не совсем верил в главное, в эффект петли. Честно говоря, еще час назад я не вполне доверял факту раздвоения Рубцова... Но теперь эффект петли, видимо, доказан.

— Именно! — гордо воскликнул Двойник. — И доказан неопровержимо...

Май протиснулся в кухню. Ему вдруг стало неинтересно. Открыл окно. Вдыхая свежий холодный воздух, думал, что завтра, в это повторное сегодня, и он станет таким же уверенным в себе и торжествующим, как Двойник. И ему было жалко нервных и трудных дней, что предшествовали сегодняшнему утру. Жалко сумасшедшей секретной работы, молчаливой драки с упрямым Барклаем, даже неопределенности в отношениях с Литой. И пришло в голову, что Двойник слишком жестоко обошелся с Климовым... Май сидел и думал, и ему было невесело, неприятно томило чувство твердой предрешенности, в которой он сейчас жил.