Глеб Анфилов - В конце пути (сборник)

Карманным ножом вскрыта вена. Кровь брызжет в цилиндр шприца. Боли нет. Только трудно, очень трудно это делать на весу, одной рукой, да еще держать Галю. Первый шприц введен в клапан, второй, третий... Как медленно течет кровь... Индикатор стал коричневым. Надо еще... В глазах темнеет, по телу рассыпались острые уколы озноба. Достаточно. Теперь в полет. Последним усилием воли Степан распахнул крылья и оттолкнулся от уступа...

К нам в лагерь порывистые взмахи крыльев принесли два безжизненных тела. Сцепившись в крепких объятиях, они рухнули на камень. Степан сразу же потерял сознание. Видимо, в полете мозг его работал на последнем пределе.

Мы отнесли их в тень скалы и не решились сами снять крылья. Тяжко и тревожно в волнистых конвульсивных движениях трепетала над неподвижными телами летателей зелена я машина. Пятна индикаторов светились зловещими фиолетовыми отблесками.

Застрекотал спасательный санитарный вертолет.

Что было потом? Наши летатели провели месяц в здравнице тишины. Скучный, тягучий месяц, который так не вязался с их беспокойными характерами. А после выздоровления Степана случай в горах обсуждался на общем собрании клуба "Живые крылья". Было признано, что Додонов и Круглова совершили непозволительную ошибку — упустили возможность кислородного голодания крыльев на большой высоте и, главное, не проверили до конца внезапно закапризничавшую машину. Именно эта ошибка едва не привела к трагической развязке. Однако, находчивость и мужество, проявленные Степаном в горах, вновь спасли его и его подругу, на этот раз от дисквалификации.

А мы? Мы несмотря ни на что пошли по стопам наших "перволетателей". И вот теперь наша компания — костяк университетской "секции крылатых". Староста наш — Федя Артюхов. Степан — тренер. Галочка исполняет обязанности "художественного руководителя". Секция разрослась со сказочной быстротой — уже сто человек. Скоро будет еще раз в десять больше — по всему видно.

И все мы знаем теперь это изумительное чувство живого полета. Нам знакомо невыразимое ощущение легкости и быстроты, счастье подъемов, острое замирание спусков. Мы крылаты! Мы — хозяева воздуха, который стал нам твердой опорой. Удивительно и радостно, что крылья сделались частью нас самих, крупицей нашего "я".

Хорошо!..

Около трех часов ночи двадцатого дня тридцать пятого месяца полета «Диана» неожиданно вошла в плотное облако антигаза. Раздался сухой дробный треск аннигиляции, который мгновенно усилился до верхней критической величины. Резкие сотрясения и вибрации оглушили и контузили Алексея. Непослушными, деревянными руками он успел лишь включить программу тридцатикратного ускорения и грохнулся ничком на амортизатор. Как взревели фотонные дюзы, он не слышал. А потом, когда антигаз остался позади, когда завизжал автомат исправления курса и вернулось сознание, он бросился к иллюминатору, ведущему в астрономический отсек, и понял, что произошло страшное и непоправимое. Погибла Вера.

Астрономический отсек взрывом пробило насквозь — все три слоя обшивки. Вдребезги разбился купол микроклимата над постелью Веры. В нагрянувшей пустоте космоса кровь его жены вскипела, чтобы тут же превратиться в лед. При тусклом свете уцелевшего электрического плафона была видна белесая пелена инея, покрывшего стены и пол. Сквозь зияющую дыру в отсек вошел холод внешней бездны. Холод абсолютного нуля.

Алексею был доступен единственный способ спасения от космического антигаэа. Способ простой и древний — бегство. Он знал одно: как можно скорее вырваться из предательской чуждой стихии антиатомов! Чем быстрее, тем надежнее) Но теперь, после катастрофы, пришла ужасная в своей неисполнимости мысль: если бы он включил не тридцатикратное, а двухсоткратное ускорение, может быть все обошлось. Он гнал от себя эту нелепую и к тому же запоздалую навязчивую идею. Ведь и он и Вера погибли бы; нет человека, способного выдержать такое ускорение вне антигравитационной камеры.

Веры нет! Он еще не уяснил до конца эту чудовищную действительность. Все вокруг было освещено вчерашним, еще теплым присутствием жены. Вот стульчик, который она выкрутила повыше, чтобы исправить закапризничавшее телеуправление; вот абажур, разрисованный ее маленькими руками, — домашний и милый.

Уже трижды «Диана» попадала в сгущения антигаза. Первый раз это произошло около двух лет назад, когда их корабль еще шел в эскадрилье. Событие вызвало у Алексея и Веры больше удивления, чем страха. Неожиданный грохот и мелкая дрожь корабля казались совершенно непонятными. Двигатели в тот момент не работали, никакой вибрации они вызвать не могли. Лишь по поведению внешних гамма-счетчиков, которые буквально захлебнулись от аннигиляционных фотонов, стала ясна природа явления.

Атака антиатомов тогда окончилась благополучно. Разрушений не было ни на «Диане» ни на других кораблях эскадрильи. Об этом они узнали по радио.

Вторая и третья встречи с космическим антивеществом длились едва заметные мгновения и тоже не принесли никаких неприятностей.

И настала вот эта, четвертая встреча… Беда обрушилась на «Диену», ставшую уже одинокой. Уйдя в восточный разведочный рейс, «Диана» отделилась от эскадрильи и теперь самостоятельно возвращалась на Землю.

На столике пульта управления — ленточка гамма-самописца. Немой, беспристрастный свидетель катастрофы рассказал всплесками своей, кривой, что движение сквозь антигаз длилось очень долго — больше секунды. Значительной оказалась и плотность антивещества, зафиксированная амплитудой всплеска. Обстоятельства катастрофы выглядели странно, несовместимо с предсказаниями астрофизики. Столь громадные скопления антигаза считались невозможными в Галактике Млечного Пути.

Продиктовав все это в диктофон путевого журнала, Алексей поднялся, медленно надел космический костюм. Пристегнул ручной пистолета двигатель и баллоны с дыхательной смесью. Взял из стенного шкафа небольшой электросварочный агрегат. Вошел в выходной тамбур.

Загудел насос откачки воздуха. Поползла вверх наружная дверь. Алексей включил внутреннее давление костюма и шагнул в звездную пустоту.

Прежде во время выходов в космос он испытывал чувство яркой всепобеждающей радости. Ни он, ни Вера не знали космической близорукости, этой гипнотизирующей звездной светобоязни, на которую жаловались обычно многие астронавты. Наоборот, простор мира, усыпанного иглами звезд, торжественная монументальная неподвижность, кажущаяся незыблемой и вековечной, вселяли в душу счастье свободы и силы.

Так было.

Сегодня он не ощутил ничего подобного.