Николай Шпанов - Земля недоступности

Старик схватился за голову и с причитаниями закачался из стороны в сторону:

— Как думать станем? Что решать станем? Как с пришельцами быть? Как с ними говорить?

Вылка пошептался с Михайлой. Тряхнул Маньцу за плечо:

— Брось кричать, старик. Вот тебе наш совет. Белые хотят видеть, как вы живете. Позволь им войти в ваши дома и посмотреть. Белые хотят щупать ваши головы, смотреть ваше тело. Позволь им пощупать головы твоих охотников и посмотреть их тело. С этого ничего худого не будет. Они хотят слушать ваши сказки. Пускай твои братья расскажут им сказки. Ничего не случится. Они хотят слышать рассказ самого старого из твоего народа о том, как пришли сюда твои отцы. Пускай он расскажет. От этого тоже ничего плохого не будет. Только вот ежели они захотят взять отсюда куски вашего угля — не давайте. Из этого хорошего не будет. Только плохое. Я так думаю. А как ты думаешь, Михайло?

Князев согласно кивнул головой:

— Гоните их, братцы, в шею. Самоглавнейшее для них — это уголь и мелкоскопное стекло. Так я понимаю. А с этим гнать их надо по шеям.

Михайло сделал выразительный жест, оказавшийся понятным всем слушателям. Молодые охотники подпрыгнули от удовольствия. Их остановил Маньца:

— Подождите, друзья. Вылка сказал, что он и его брат по вере наши друзья. Я не хочу, чтобы уста моего брата лгали. Пускай будет так — пусть они станут нашими друзьями.

Вылка радостно вскочил. Но Маньца, хитро оглядев его, вкрадчиво прогнусил:

— Только пускай Великий скажет нам, правильно ли я решил. Я стар. Мой ум устал. Он бродит теперь в потемках. — Пусть слова Великого рассеют потемки. А как решит совет — пускать в становище или не пускать?

Старик вопросительно оглядел членов совета.

— Пускай скажет Великий. Хитрые белые люди. Мы их не знаем, — раздались голоса.

Маньца встал и церемонно простился с Ильей и Князевым. Притти за ответом им было назначено на следующий день.

— Нет, господа, я не могу на это согласиться, — взволнованно говорил Хансен. — Раз уже я принял условия совета и обещал ему, что мы не будем переходить границы долинки, где стоит дом Великого — я должен сдержать свое слово. Повторяю: я не могу никому разрешить проникнуть к Великому.

— Вот глупости! — задорно воскликнул Шнейдер, молодой немецкий офицер из команды дирижабля. — Сразу видно в вас штатского, доктор. По — нашему, по — военному, дело обстояло бы гораздо проще: взвод. Один залп в воздух. Несколько пинков прикладами. Раз, два. Все в порядке.

Йельсон поддержал Шнейдера:

— Откровенно сказавши, я не очень представляю себе, из — за чего мы так церемонимся. Коль скоро этот Великий существует не только в фантазии туземцев и коль скоро он, как удалось выяснить, действительно является белым — ваша обязанность добраться до него. Быть может это какой — нибудь опасный человек…

— Ну, мой друг, какой же человек, сидящий на Земле Недоступности, может быть опасен, кто бы он ни был? — со смехом заметил Хансен. — И кроме того, ведь эта земля давно объявлена советской. Поэтому и распоряжаться на ней может только власть Советов.

— Вот это мне нравится, — земля была объявлена собственностью государства, никогда ее не открывавшего и не пославшего на нее ни одного своего подданного, — рассмеялся Билькинс.

— Однако, это именно так. Об этом гласит декрет большевиков, объявленный ими еще в 1917 году. Ведь мы находимся в так называемом советском секторе.

Шнейдер молодо и задорно рассмеялся:

— Право, доктор, если бы я не чувствовал к вам такого уважения, я просто рассказал бы по этому случаю один занятный анекдотик. Но почтение к вам заставляет меня ограничиться замечаниями о том, что, по — моему, просто — напросто смешно самим ставить перед собой препятствия в виде явных фикций. Ведь не станете же вы меня уверять в том, что большевистское законодательство может быть признано разумным и обоснованным даже самым захудалым европейским юристом. Мало придумать и объявить какой — нибудь декрет, — с важностью на безусом лице объявил Шнейдер, — нужно же в конце концов иметь на это хоть какое — нибудь право. А о каком праве могут говорить большевики? Смешно! Я совершенно убежден, что большевики даже не рискнут осуществить своих посягательств на эту землю, коль скоро здесь уже подняты флаги таких держав, как мое славное отечество, — Шнейдер вытянулся и сдвинул пятки, его рука потянулась было даже отдать честь, — и как могущественное звездное знамя вашей страны, — он сделал жест в сторону американцев.

— Ну, в этом — то я сомневаюсь, — скептически заметил Билькинс. — Господа советяне или советисты, я не знаю, как их нужно назвать, не обладают таким характером, чтобы согласиться с доводами разума, не подкрепленными пушками наших дредноутов…

В разговор вмешался молчавший до того молодой американец:

— И вы знаете, что, самое замечательное (я довольно много интересовался вопросами советизмуса или, вернее, большевизмуса) — у русских коммунистов есть все основания считать свое право на эти земли почти незыблемым. Ведь, подумайте сами, для того, чтобы любое из наших государств могло отстаивать свои нарушенные права, оно все же должно суметь хотя бы через посредство прессы так осветить вопрос перед обществом, чтобы создать ясную картину своей правоты. Иначе мы не получим ни одного добровольца для операций против большевиков. А попробуйте — ка объяснить кому — нибудь, почему именно этот кусок обледеневшей земли является столь необходимым для развития нашей промышленности или сельского хозяйства, чтобы стоило ухлопать несколько миллионов долларов на его отвоевывание у большевиков, или стоило бы заплатить за него жизнью нескольких десятков оборванцев, поступивших в армию или на военный корабль. Боюсь, что такая задача окажется не под силу даже нашим королям пера.

— Вы единственный, сэр, кого я считаю в этом вопросе правым, — серьезно сказал Хансен, — но я должен еще прибавить, что, по — моему, если бы возник серьезный конфликт из — за этой земли, то большевики не дали бы себе труда направить сюда хотя бы одного солдата. И все — таки именно они оказались бы победителями над всеми вооруженными силами и боевыми судами, высланными для занятия этой территории… Но, в общем, это дела не меняет. В данный момент я не хотел бы иметь никаких конфликтов с местными жителями, хотя они, вероятно, не считают себя подданными какой бы то ни было из держав. С ними нужно держать себя как с народом совершенно самостоятельным. Я предоставляю вам заниматься любыми научными работами в пределах, допускаемых нашим устным соглашением с Маньцей, но не больше. Что касается меня, то я свои работы уже окончил.