Андрей Столяров - Маленькая Луна (сборник)

Уже на улице, перейдя на другую сторону, он попытался найти мансарду, которая, по идее, должна была быть отсюда видна. Ничего, разумеется, не нашел. Видимо, этот сюжет схлопнулся навсегда.

Исчезла, впрочем, не только Регина. Разваливался и на глазах исчезал целый мир, который прежде казался незыблемым. Снимали отовсюду лозунги «Слава КПСС!». Из кабинетов, из учреждений убирали портреты Генерального секретаря. Это происходило как в сказке: одно заклинание, один взмах руки, одна подпись на документе, поставленная под прицелами мониторов, и окованное броней чудовище, еще вчера выглядевшее неодолимым, неожиданно, будто фантом, начинает распадаться и таять.

Правда, всеобщее ликование быстро выдохлось. Цены стали такие, что непонятно было, что можно и чего нельзя. Скорее всего, ничего было нельзя. И в первую очередь, как ни бейся, нельзя было жить. Денег им теперь хватало на две недели. Если скрупулезно рассчитывать, экономить, выкраивать каждый пустяк, то максимально – на три. Но вот еще неделя, которую тоже надо было как-то существовать, безжизненно зависала и не поддавалась никаким ухищрениям.

У Миты было уже не отчаяние, а равнодушие.

– Я не могу, не могу, – твердила она, бесплотно, как призрак, забредая к Арику в комнату. – Вот я сейчас лягу и буду лежать. Пусть все развалится, пропадет – не встану, не шелохнусь…

Арик нетерпеливо спрашивал:

– Что я могу сделать?

И Мита закрывала глаза:

– Не знаю… Не знаю…

Немного выручала гуманитарная помощь, которая начала поступать из-за рубежа. Однажды вечером Мита вдруг притащила из своего института целый набор: датская ветчина в консервах, голландский куриный суп, немецкие фрикадельки в вакуумной упаковке. Даже какой-то рулет – с розовыми прослойками конфитюра. Тотоша расправился с ним за четыре секунды. В свою очередь, к ним на кафедру завезли банки порошкового молока: разводишь горячей водой, и ничего – можно пить.

– Вот видишь, – говорил Арик. – Как-то все образуется.

Гораздо хуже было другое. Точно подземный пожар, распространялись слухи, что Ельцин, на которого было столько надежд, сильно закладывает. И ладно бы просто, как все, затаскивал время от времени «рабочий стакан» – подумаешь, было бы что, кого этим у нас удивишь, – но ведь, рассказывали, напепенивался до такого дрызга, что только мычал и переставал что-либо соображать. В Германии во время правительственного приема вдруг вылез на сцену и начал дирижировать хором. В Англии, кажется, тоже во время приема, мотал башкой и упорно поворачивался не туда: «Где я?.. Кто я?..» – видно было, что не врубается. Ну а в России – чего стесняться своих? – и вовсе поплыл: прямо по телевидению, на всю страну брякнул, что реформы уже приносят нужные результаты – дескать, где-то в Тамбове подешевела банка сметаны. Вот что пугало больше всего: куда мы идем, может быть, движемся наугад?..

Показательна в этом смысле была обстановка на кафедре. Вдруг слегла, и по-видимому, надолго, казавшаяся непотопляемой Береника. Еще вчера уверенно шествовала, попеняла, отдавала распоряжения, а сегодня звонок из дома – приступ стенокардии, необходим постельный режим. Все сразу засбоило, будто выпала из слаженного механизма деталь. Арик, например, подготавливал аудиторию для практикума, а в последнюю минуту оказывалось, что этот практикум перенесен. Или, напротив, только включился в свою работу, вдруг стук в дверь: Что же вы, Ариан Константинович, студенты вас ждут… Безнадежно путалось расписание, прыгали, как кузнечики, лекции и семинары, приглашения на симпозиумы и конференции месяцами валялись у девочек в деканате. Ничего нельзя было выяснить загодя. И один раз Арику, который, к несчастью, в этот момент был на кафедре, пришлось проводить занятия даже в кабинете Бизона. Другого свободного помещения не нашлось. Ну, это еще ладно, бог с ним. Но вот обвалился в конце коридора здоровенный пласт штукатурки – так с тех пор и лежал, только оттащили его немного к стене. Как так, почему? Выяснилось, что уборщица, оказывается, уволилась еще месяц назад, а где взять другую, никто понятия не имел. Раньше эти проблемы были на Беренике. Или тоже – перегорели вдруг сразу две лампы дневного света. Середина кафедрального коридора провисла пологом темноты. Так и что? Кто их будет менять? Выяснять, разбираться, настаивать Арик даже не пробовал. Некоторый отрицательный опыт у него уже был. Еще зимой потребовалось заказать для Гарольда более просторный аквариум. В этом тесно, мешковатое грузное тело сидело в стеклянном загоне как в камере. Но когда Арик сунулся было в университетские мастерские, выяснилось, что те нагружены заказными работами чуть ли не на полгода вперед. С чего это вдруг? Впрочем, как ему объяснил заведующий производством, втиснуться было можно, однако – по особой договоренности. Тут же, не стесняясь, назвал свою цену. Арик только махнул рукой. Где было взять такие деньги?

Мир действительно разваливался на глазах. Одна его часть, стремительно преобразуясь, по-видимому, уходила в будущее. Правда, что это было за будущее, невозможно было определить. А другая, к которой, вероятно, принадлежала и кафедра, погружалась в ничто, подергиваясь тиной забвения. Жизни тут оставалось все меньше и меньше.

Это хорошо чувствовалось по Бизону. Он внезапно усох, будто тело его утратило прежнюю сущность, двигался как бескостный, раскачиваясь и проседая при каждом шаге; если садился, то крупная голова перевешивала и, чтоб не повалиться вперед, он подпирал ее мягкой рукой. На кафедре Бизон появлялся далеко не каждый день, а появившись, вел себя так, точно не понимал, где находится: молча, не говоря ни слова, бродил по кабинетам и аудиториям, останавливался, бездумно смотрел, жевал дряблые губы. Обращаться к нему с какими-либо вопросами было бессмысленно. Бизон, кажется, даже не слышал, о чем его спрашивают: взирал на собеседника точно на манекен, равнодушно кивал, двигался дальше. Однажды, по-видимому, случайно, он остановил Арика в коридоре и, помолчав секунд пять, осведомился, как у него обстоят дела.

Арик осторожно ответил, что дела вроде бы обстоят неплохо: закончен анализ среды, заполнены основные таблицы. В настоящий момент он пытается осмыслить этот материал, а когда придет к каким-нибудь выводам, оформит их в виде статьи.

Бизон, слушая его, благосклонно кивал. Видно было, что думает в это время о чем-то своем. А потом, когда Арик, немного выдохшись, закончил отчет, опять секунд пять помолчал и поинтересовался – не видит ли он в последнее время неких… серых теней…

Арик даже слегка растерялся.

– Каких теней?

– Ну, таких, знаете… Плавают в воздухе, как паутина…

Арик заверил его, что никаких теней он не видит.