Андрей Столяров - Маленькая Луна (сборник)

Взлетает в бокалах пена шампанского.

– Ну, давай!.. У них Новый год будет еще неизвестно когда, а у нас уже наступил!..

В качестве подарка она вручает мне сотовый телефон.

Я несколько растерян.

Кому я буду звонить?

Обычно у меня такой необходимости нет.

– Мне будешь звонить, – объясняет Аля. – И, пожалуйста, больше этот номер никому не давай. Знать его буду только я… Ну – звони!..

– Прямо сейчас?

– Конечно! Сейчас!..

Я неуверенно тычу пальцем в клавиатуру. Телефон, расположенный слева на холодильнике, действительно начинает звонить.

Аля срывает трубку:

– Алло…

– Это – я.

– Здравствуй.

– Поздравляю тебя с Новым годом!

– Я тоже тебя поздравляю, – говорит Аля. – И желаю, чтобы это был в самом деле совсем новый год. И для тебя совсем новый, и для меня, и для нас вместе, вот так…

– А я – чтобы на тебя столбы больше не падали.

Аля вздрагивает и берется за трубку второй рукой:

– Ой, только не сглазь!..

– Ничего, у меня глаз – нормальный.

– Ну, ты – говори, говори! Я хочу слышать тебя!..

– Я тоже хочу слышать тебя.

– Вот и говори, пожалуйста, ни на секунду не умолкай!..

Странная у нас получается мизансцена. Я ее вижу одновременно как бы со стороны: зимняя темнота за окнами, тычется в стекло крупный праздничный снег, горит свеча, вращается карусель, позванивают колокольчики, выпевая неизвестную песнь.

Аля смотрит на меня, я – на нее.

Струится меж нами невидимый цифровой эфир.

Новый год наступил.

И если бы меня в этот момент спросили, что есть счастье, то я, не задумываясь, ответил бы, что вот это оно, скорее всего, и есть…

Календарный же Новый год мы празднуем по отдельности. Аля проводит его у сестры, которая живет где-то на Московском проспекте. Мотивирует она это тем, что нельзя же воспитывать сына исключительно по телефону: иногда надо видеться, а то можно потом друг друга и не узнать.

Аргумент, конечно, непробиваемый. Правда, по высказываниям самой Али складывается ощущение, что Антону, как ее сына зовут, там гораздо лучше, чем здесь : больше свободы, меньше контроля, ближе к школе, где у него все друзья.

Он, во всяком случае, не переживает.

Тем не менее тридцать первого декабря Аля упархивает к сестре.

Перед выходом она мне звонит:

– Все, я помчалась. Увидимся в следующем году…

И исчезает, будто ее не было никогда.

Ищи не ищи, не найдешь.

А меня в этот же день неожиданно приглашает Варвара. И, конечно, мотивирует это тем, что надо же иногда видеть дочь. Нельзя же общаться с ней исключительно по телефону. Так можно потом друг друга и не узнать.

– А Лидия что, будет дома? – спрашиваю я.

– Лидия будет дома, – заявляет Варвара голосом, в котором звенит легированный металл.

Тоже – непробиваемый аргумент.

С трепетом я переступаю порог квартиры, где когда-то, и довольно счастливо, текла моя жизнь. Ничего здесь за прошедшие десять месяцев не изменилось – те же шторы, та же мебель, те же текстолитовые обои, наклеенные стык в стык. Тот же воздух, тот же вид из окон на сквер, где мерзнут подстриженные кусты. Разве что появился теперь прямоугольный плоский телевизор на кухне, да еще в комнате, которая раньше была моей, нет больше книг. Книги, особенно словари, я взял с собой. Собственно, это было единственное, что я с собой взял. Если, разумеется, не считать тех пятнадцати лет, что мы были вместе. Однако это протяженное эхо не имеет ни вкуса, ни запаха. Оно есть и одновременно его как бы нет. Оно существует, безусловно, живет, но ничем, кроме внезапного сердцебиения, не обнаруживает себя. И, кстати, должен признать, что без книг бывшая моя комната выглядит гораздо лучше: светлее, ощутимо просторнее, современнее, как будто с потолка и со стен смахнули серую пыль. Все-таки Варвара, видимо, не зря полагала, что книгами, непрерывным чтением я отгораживаюсь от жизни – сижу как моллюск в раковине, как схимник в пещере, выстроил себе келью, носа не высовываю из нее.

Варвара иногда умеет сказать.

И еще надо признать, что сама она выглядит изумительно. Что у Варвары есть, так это умение себя подать. Ни разу за последние годы я не видел ее растрепанной, в мятом халате, незастегнутой, в шлепанцах, нудно шаркающих по паркету. Образ замученной трудами домохозяйки не для нее. Варвара всегда выглядит так, как будто ей через тридцать секунд выходить на сцену. Все у нее всегда накрашено, уложено, подведено, выглажено, подтянуто, прилегает, выгодно подчеркивает достоинства. Всегда от нее исходит какая-то женская энергетика, всегда кажется, что она готова немедленно закрутить феерический любовный роман.

Вот только – с кем, с кем?

Кто отважится?

Где тот воин, который способен ее покорить?

Ей даже имя Варвара теперь, несомненно, идет. Я хорошо помню, как в первые годы замужества, в тот счастливый период, когда у нас все еще было не так, она мучительно, до истерических кризисов переживала из-за него: что такое Варвара, стыдно произнести, вот Виктория, Анжелика, Регина – это звучит. Однако эпоха внезапно сменилась, появились Прасковьи, Елизаветы, Ксении, даже Авдотьи, затыртыкала, заболботала по радио, телевизору толоконная речь, и сейчас Варвара произносит имя свое, будто бьет в гонг: воздух вокруг нее так и дрожит.

Варвара – созвучно варварам.

Берегись!

В любви она беспощадна. Она всегда требует несколько больше, чем ты в данный момент можешь дать, и если ты ей этого не даешь, значит, по ее мнению, нет и любви.

Критерий очень простой.

А держится она со мной так, словно ничего особенного не произошло. Ну, захотел муж, по глупости, разумеется, пожить сколько-то там один, ну – пусть поживет. Мужской эгоизм, как известно, не имеет границ. Пройдет время, идиотские претензии поутихнут, дурость выветрится, жизнь, устав от крайностей, войдет в спокойную колею.

Тогда и будем решать.

Главное – не обострять ситуацию.

Как однажды выразилась Аделаида, бывших жен не бывает. Как, впрочем, не бывает и бывших мужей. Тем более что официально мы с Варварой не разведены. Ей нужен штамп в паспорте, поскольку она по каким-то своим делам довольно часто мотается за границу. И в Германию ездит, и в Турцию, и в Грецию, и в Люксембург. А замужним женщинам визу дают гораздо легче.

В общем, праздник протекает у нас довольно традиционно. Мы сидим за посверкивающим хрусталем, фаянсом и мельхиором, тщательно накрытым столом и, лениво ковыряя салаты, посматриваем в телевизор, где, как будто в припадке, кривляется развлекательный маскарад. Там то пляшут, выкрикивая малоразборчивые слова, то поют, то вступают между собой в невразумительный диалог: судороги культуры, пир во время чумы, пузыри брожения, которые испускает гниющая социальная плоть.