Виталий Вавикин - Блики, силуэты, тени

— Человечество вырождается, — говорит Создатель, читая мысли.

— Вырождается? — Киссинджер чувствует неясную обиду. — Да кто ты такой вообще?

— Я твой Бог.

— Бог?

— Только не говори, что твое человечество переросло и это! — Создатель смотрит Киссинджеру в глаза. — Конфуций, Будда, Христос… Нет? Ничего не напоминает?

— Это что-то из сказок?

— Из сказок? — Создатель снова бранится. — Нет, ну что за мир! Боюсь даже спрашивать, как вы детей здесь делаете.

— А никто и не спрашивает.

— Вот как… — Создатель хмурится. Нет, с небес все это выглядело совсем не так. С небес это была катастрофа, но сейчас, кажется, это конец, финиш. — И как мне с тобой разговаривать, бумагомарака? — спрашивает Создатель Киссинджера.

— Почему ты называешь меня бумагомаракой? — обижается тот. — Мои книги, между прочим, пользуются спросом.

— Книги о кораллах? — Создатель смеется. — Ты хоть видел, какими были книги раньше?

— Я слишком молод, чтобы читать их.

— Меня твои предки уже распяли в твоем возрасте. А ты говоришь, что слишком молод, чтобы читать старые книги? — и снова брань Создателя. Киссинджер молчит. — Нет, так я тебе ничего не объясню, — решает Создатель. — Давай я лучше покажу тебе.

Мир меняется. Время мчится назад, ломается. Мелькают столетия, осыпаются мишурой в бездну вечности. Эпохи, народы, страны — все уходит в небытие, все сгорает, превращается в прах, чтобы восстать из этих кострищ, словно птица Феникс.

Сол Киссинджер слышит странную, давно ограниченную запретами музыку. Рок-концерт подбирается к пику безумия. На сцене Джим Моррисон. Публика сходит с ума. Воздух раскален отчаянием, протестом. Женщина с обнаженной грудью на плечах своего парня машет руками и что-то кричит певцу. Снаружи полиция разгоняет слезоточивым газом тех, кто не смог достать билет на концерт.

— Куда мы попали? — боязливо спрашивает Киссинджер.

— Вторая половина двадцатого века, если считать со дня, как люди распяли мое земное воплощение, — говорит Создатель, смотрит вокруг безумными глазами. — Вот это времена были, бумагомарака!

— По-моему, это безумие.

— Вот твои три книги пейзажных описаний кораллов — безумие, а это — жизнь!

В дешевом отеле пыльно и пахнет плесенью. Сол Киссинджер лежит на кровати, не в силах заснуть. Машина, которую угнал на стоянке Создатель, ревела так сильно, что Киссинджер теперь плохо слышит на одно ухо. Хотя возможно, это было то самое ухо, в которое орал ему Создатель, рассказывая об этом свихнувшемся мире, пока они неслись по городу, нарушая скоростные ограничения.

— Хочешь, я расскажу тебе о том, чем вчера занимались на кровати, где ты сейчас лежишь? — спрашивает он Киссинджера.

— А чем на ней вчера занимались? — спрашивает Киссинджер, уже заранее чувствуя подвох. В его мире никто не занимается сексом в общественных местах. Никто вообще почти не занимается сексом, не говорит о сексе.

— А может быть, пойдем в бар, напьемся и зацепим телок? — предлагает Создатель, читая его мысли.

— Какой-то странный Бог, — говорит Киссинджер. — Неправильный.

— Какое время, такой и Бог, — ворчит Создатель, словно его действительно задели за живое.

— Не думаю, что такой Бог нужен нашему времени. Он скорее подходит этим концертам, которые ты мне показал, этим безумным, порочным людям.

— Ничего ты не понимаешь, бумагомарака. Этим людям как раз и не нужен такой Бог. У этих людей и так с этим никаких проблем. Вот научить их морали и смирению — это да. А ваш мир… Тьфу! Даже говорить тошно.

— Тогда просто верни меня туда и оставь в покое.

— И сделать смерть всех моих детей бессмысленной?

— Каких детей?

— Ангелов, демонов.

— Ничего не слышал о них.

— Они все покончили с собой, бросившись с небес ради вас. Только ты еще слишком молод, чтобы ваше правительство позволило тебе узнать об этом. — Создатель морщится, начиная изображать младенца.

— Хватит издеваться надо мной, — начинает злиться Киссинджер.

— Вот это уже лучше! — одобряет его Создатель. — Это уже похоже на человека. А то превратили мир черт знает во что. Живете в нем подобно резиновым женщинам для секса.

— Кто такие резиновые женщины?

— Это такие… Их еще надувают и… — Создатель заглядывает Киссинджеру в мысли и безнадежно махает рукой.

Женщина. Дайна Коэн. Невысокая, рыжеволосая, с россыпью веснушек на плечах и груди. Создатель подобрал ее, когда они с Киссинджером колесили по стране в украденном микроавтобусе марки «Фольксваген» с большим нарисованным черной краской на капоте трезубцем мира. Дайна много улыбалась и спорила с Создателем о сексуальной революции и связанных с этим запретах Эйзенхауэра. Киссинджер не особенно понимал эти разговоры, но ему нравился голос Дайны, нравилась ее улыбка, нравилось даже, как она курит, хотя дым резал глаза так сильно, что Киссинджер не мог сдержать слез.

Сол так и не понял, когда влюбился в эту девушку. Возможно, это было, когда Создатель впервые напоил его. Или когда во время ночной остановки где-то на краю безлюдной дороги научил курить марихуану. После они втроем сидели на крыше «Фольксвагена» и смотрели на звездное небо, размышляя о пришельцах и глаукоме, благодаря которой людям, страдающим этим заболеванием, можно курить марихуану совершенно законно. А возможно, Сол влюбился в Дайну в тот самый момент, когда она ушла. Выбралась из машины в одном из крохотных городов и помахала на прощание рукой. Создатель чмокнул ее в щеку. Киссинджер не двигался, но Дайна поцеловала на прощание и его. Поцеловала в губы. Обернувшись, Киссинджер смотрел, как дом, где жили родители Дайны, удаляется, и все еще чувствовал ее губы на своих губах.

— Будут и другие, — пообещал Создатель.

— Не хочу других, — сказал Киссинджер, но в этот же вечер напился и проснулся утром с незнакомой девушкой, которой на вид было не больше двадцати.

Номер в отеле пугал, но еще больше пугала девушка, потому что Киссинджер не сразу понял, где находится, и решил, что его теперь точно накажут за подобную связь. Накажут в его мире, в далеком стерильном будущем. Затем услышал, как в ванной кто-то спускает воду. Дверь открылась. Вышел Создатель в махровом халате нараспашку. Его тело, его земное воплощение было худым и бледным. Он сонно зевнул и лег на кровать с другой стороны от Киссинджера. Девушка, с которой они провели ночь, проснулась, поцеловала в губы сначала Создателя, затем Киссинджера, слезла с кровати и начала одеваться.

Киссинджер растерянно наблюдал за ней. Нагота неспешно скрывалась под одеждой. Не отталкивающая и не желанная нагота. Киссинджер ни о чем не думал — боялся думать. Но мысли были. Они приходили издалека, штурмуя стены онемения пониманием случившегося. Когда стены эти рухнули, Киссинджер вздрогнул. Создатель и девушка обернулись, замерли, уставившись на него.