Эми Томсон - Цвет дали

Анито залезла в постель. Так и заснула, думая о доме.

Джуна проснулась на своей постели из листьев. Она слабо шевельнулась и тут же зажмурилась от боли в спине и в плечах; на память пришло состязание. Выиграла ли она его? Медленно, морщась от боли, села. В комнате никого. Она разыскала свою ночную корзину с землей и воспользовалась ею, радуясь редко выпадавшей ей возможности облегчиться без присутствия посторонних. Взяла кувшин с водой, напилась и умылась. Выяснив у компьютера время, поняла, что проспала шестнадцать часов. Неудивительно, что кишки прямо пищат от голода; ведь вчера она ничего не ела, кроме кашицы из кайю.

Вернулись Укатонен с Анито, неся сумки с едой.

— Как чувствуешь себя сегодня? — спросила Анито, положив сумки и приступая к осмотру Джуны.

— Болит. Я победила?

Мягкий тон улыбки выступил на теле аборигенки.

— Да, на три с половиной ладони. А накопала ты вдвое больше их; замерялась же только длина.

— Что думают деревенские?

— Удивлены, зачем так старалась. Никто из них не стал бы так выкладываться, чтобы выиграть гонку. Ты же вчера чуть не умерла.

Укатонен прикоснулся к руке Джуны.

— Анито чуть сама не заболела, стараясь вылечить тебя.

Джуна удивленно взглянула на Анито.

— Я не знала, что вы болеете от врачевания. Ужасно сожалею. Простите мое невежество.

Глубину удивления Анито выразила окраска цвета фуксина.

— Ты не знала?

— Мои люди не сливаются. Как я могу понять слияние? Я не делала его раньше.

— Один старейшина умер, спасая твою жизнь, — сказала Анито. — А мой ситик Илто заболел, пытаясь тебя излечить.

Джуна переводила взгляд с Укатонена на Анито, пораженная тем, как дорого обошлась ее жизнь этим людям. Она вспомнила худого и хрупкого Илто. Она — причина его болезни, она — причина смерти другого старейшины. И все-таки деревня отнеслась к ней с такой добротой. Анито же несколько раз спасала ее жизнь.

— Почему? — спросила она, борясь со слезами стыда и сожаления. — Почему вы так добры ко мне после того горя, которое я вам доставила?

Анито мягко дотронулась до ее руки.

— Ты была новая, совсем другая. Мой ситик знал, что, спасая тебя, он может умереть. Тем более что время его смерти приближалось. Он выбрал твое спасение, хотя это привело его к болезни. Он хотел сделать большое дело до смерти. Ты поняла?

— Не все, но кое-что поняла. Ты на меня сердишься? — спросила Джуна.

— Сердилась, — сказала Анито, став темно-серой, когда печаль снова нахлынула на нее.

Джуна дотронулась до ее руки. Туземка подняла глаза.

— Я поняла. Если б это была я, я бы тоже рассердилась. Пожалуйста, скажи мне, что я могу сделать, чтобы стало лучше?

Анито покачала головой.

— Значит, не понимаешь. Это было. Больше я не сержусь.

— Теперь и я понимаю. И не забуду, — ответила Джуна. — Спасибо тебе.

Укатонен тоже коснулся руки Джуны и протянул ей большой красный и очень мягкий плод.

— Тебе надо есть побольше, — сказал он.

Джуна проткнула тонкую кожицу плода и выпила желеобразную мякоть. Сок побежал по ее подбородку. Она высосала сладость из семян, а затем облизала внутреннюю поверхность несъедобной кожицы. С рябью смеха Укатонен бросил ей другой плод.

— Ешь — ты вчера работала слишком усердно, — сказала Анито, протягивая свернутый лист, где лежали мелкие кусочки сырого мяса, смешанного с какой-то клейкой кашицей. Несмотря на довольно противный вид, блюдо было восхитительное. Потом ей протянули корзину, полную коричневых кожистых шариков диаметром сантиметра в три. Яйца. Укатонен взял одно, надорвал его когтем и выпил содержимое одним глотком. Другое яйцо протянул Джуне.

— Это Лалито прислала тебе их, — сказал Укатонен. — Они помогут тебе быстрее встать на ноги. И еще она сказала, что сегодня тебе работать не надо.

— Хорошо, — сказала Джуна, от радости окрасившись в лавандовый цвет.

Джуна рассматривала сырое яйцо, лежавшее у нее на ладони. Отказаться съесть нельзя. Это нанесет Лалито обиду. Джуна проделала в скорлупе небольшую дырку и выпила содержимое. В желтке оказалось что-то твердое. Ее зубы сомкнулись на твердом, что хрустнуло как хрящ, а во рту, когда она сделала глотательное движение, появился привкус крови. Значит, внутри был зародыш, подумала она, стараясь подавить приступ тошноты.

Вероятно, отвращение отразилось на ее коже, так как Анито наклонилась к ней, вся охристая от беспокойства.

— Ты в порядке?

Джуна кивнула.

— Мы не… — Она остановилась в поисках слова. — Мы не едим яиц с молодью внутри.

Уши Анито насторожились.

— Не едите? Но это же очень вкусно!

— А как вы находите яйца такой свежести? — полюбопытствовал Укатонен.

— Мы их не находим, мы их выращиваем, — ответила Джуна, воспользовавшись глагольной формой, которая применяется к выращиванию растений. Она не знала, есть ли у аборигенов термин, применяемый к выращиванию животных на пищу.

Укатонен поразился.

— Не понимаю. Яйца не растут на деревьях.

— Яйца от птиц, — согласилась Джуна. — Мы выращиваем птиц. Собираем яйца.

— Как это выращиваете птиц? — спросила Анито.

Джуна вспомнила куриную ферму на спутнике. Вспомнила толстоногих птиц, неуклюжих и медлительных в условиях повышенной силы тяжести, в которых их держали для получения твердой скорлупы и мясистых ляжек. Каждая птица сидела в отдельной проволочной клетке. Выглядели они ужасно некрасивыми в ярком свете вакуумных ламп. Она была на той ферме только раз во время школьной экскурсии. Потом ей целый месяц снились кошмары, в которых принимали участие эти куры.

Но как рассказать о куриной ферме аборигенам? Знают ли они, что такое клетка?

— Это вроде нейри. Вы выращиваете нейри в прудах. Мы выращиваем птиц в ящиках. Вы кормите нейри, мы кормим птиц. Вы едите нейри, мы едим птиц и их яйца. Понятно?

— Как птицы дышат в ящиках? Там плохой воздух.

— Делаем в ящике дырки. Он вот такой, — объяснила Джуна, взяв сумку для сбора еды, просунув пальцы в сетку и шевеля пальцами.

— Зачем не охотитесь на птиц? — спросила Анито.

— Выращивать проще, чем охотиться. У нас нет времени на охоту.

Уши обоих аборигенов насторожились, а сами они стали темно-пурпурного недоумевающего цвета.

— А что же делают твои люди? Почему не охотятся?

— Мы делаем предметы. Узнаем предметы, — ответила Джуна. — Играем. Она вспомнила радость, разделенную с Педрейгом, когда они хохотали над какой-то шуткой, а глаза их не могли оторваться друг от друга. Она отвернулась, отгоняя от себя внезапно нахлынувшее одиночество. «О Боже, — вдруг дошло до нее, — пять лет ни одного человеческого лица!»

Ласковая рука легла на плечо. Джуна взглянула в глаза Анито — тенду жалеет ее! — и с трудом сдержала поток слез.