Роберт Сойер - Старплекс. Конец эры (сборник)

Шестью месяцами позже, в августе, обычными являются температуры за девяносто градусов; да и выше сотни не есть что-то из ряда вон. Воздух настолько тяжёлый от влажности, что, даже неподвижно стоя на месте, ты уже обливаешься потом; солнце настолько жаркое, что считанные минуты без шляпы приводят к головной боли, а радио то и дело предупреждает пожилых и слабых сердцем не выходить на улицу.

По теории прерывистого равновесия условия окружающей среды остаются стабильными на продолжительные промежутки времени. Почти на всей планете эти условия не являются стабильными даже в течение месяцев .

Но я был настойчив; мы все были такими — все, кто преподавал эволюционные курсы. Мы включили прерывистое равновесие в наши учебные планы и снисходительно покачивали головами, когда наивные студенты вопрошали нас о недостающих звеньях.

И такое самодовольство было для нас не в новинку. Эволюционисты заносчиво сложили руки на груди ещё в 1953-м, когда Гарольд Урей и Стэнли Миллер получили аминокислоты, пропуская электрический разряд через первичный бульон — который, как они тогда считали, адекватно представлял атмосферу ранней Земли. Ещё бы, думали мы, — ведь мы уже на полпути к созданию жизни в пробирке, на полпути к доказательству того, что жизнь появилась в результате простых, спонтанных, естественных процессов. Если встряхнуть бульон как следует, того и гляди появятся полноценные самовоспроизводящиеся организмы.

Вот только ничего из этого не вышло. Мы по-прежнему не знаем, как перейти от аминокислот к самовоспроизведению. А если посмотреть на клетки в электронные микроскопы, можно увидеть такое, что Дарвину и не снилось — механизмы, вроде жгутиков, которые оказываются столь невероятно сложными сами по себе, что почти невозможно представить их появление в результате плавных, дозволяемых теорией эволюции, шагов. Такие механизмы, которые, кажется, создавались сразу и целиком — со всеми сложными, движущимися частями.

Что же, мы проигнорировали и биохимические доводы — с тем же самодовольством. Помнится, старина Джонси как-то дал мне статью в «Скептикал Инквайер», в которой Мартин Гарднер пытался разбить Майкла Бихи, профессора из Университета Лихай, написавшего «Чёрный ящик Дарвина: биохимический вызов эволюции» — сборник хорошо аргументированных доводов в пользу разумного замысла. Фамилия Бихи, как не преминул указать Гарднер, созвучна с «хи-хи» — шутка, смешок, нечто такое, чего нельзя принимать всерьёз. Если в данный момент мы не можем разглядеть последовательность шагов, которые могли привести к появлению жгутиков — или к ряду последовательных изменений, заставляющих кровь сворачиваться, или к сложности человеческого глаза, или к системе клеточного метаболизма, основанном на АТФ, — это отнюдь не означает, что такие шаги не имели места.

И, конечно, мы продолжали настаивать на том, что Вселенная кишит жизнью — что в Земле нет ничего особенного, что она, в действительности, заурядна , что планет вроде неё… ну, что их как той грязи, от которой мы и взяли название для нашей.

Но затем, в 1988-м, была открыта первая экзопланета, у звезды HD 114762. Конечно, тогда мы и знать не знали, что это планета; мы полагали, что это, наверное, коричневый карлик: в конце концов этот объект оказался в девять раз тяжелее Юпитера, летая по орбите, приближенной к HD114762 ближе, чем Меркурий к Солнцу. Но в 1995-м была открыта ещё одна экзопланета, на этот раз вполовину меньшая Юпитера, вращающаяся на орбите вокруг своей звезды, 51 Пегаса, также на меньшем расстоянии, чем Меркурий от Солнца. А потом мы находили новые экзопланеты, ещё и ещё — и все в звёздных системах, не похожих на нашу.

В нашей системе, Солнечной, газовые гиганты — Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун — находятся на удалённых орбитах, а внутренние планеты маленькие и каменистые. Теперь мы из обычной звёздной системы превратились в аномалию. И при этом само устройство Солнечной системы, похоже, критически важно для развития и поддержания жизни. Без гравитационного воздействия со стороны нашей гигантской луны — практически сестры-планеты, образованной на ранних этапах формирования Земли, когда астероид врезался в ещё незастывший шар — вращение Земли было бы неустойчивым, а атмосфера сокрушительно плотной, наподобие атмосферы Венеры. А в отсутствие Юпитера, патрулирующего границы между внутренней и внешней частями Солнечной системы и сметающего своей чудовищной гравитацией своенравные кометы и астероиды, наша планета испытывала бы прямые попадания таких объектов куда чаще. Столкновение с болидом, очевидно, практически стёрло жизнь с лица планеты шестьдесят пять миллионов лет назад; мы бы не справились с более частыми бомбардировками.

Разумеется, родная Холлус звёздная система очевидно напоминала нашу, как и система вридов. Тем не менее такие звёздные системы, как Солнечная, экстраординарно редки; это исключение, а не правило. И клетки совсем не просты; они невероятно сложно устроены. И ископаемые останки, вызывающие одновременно и восхищение, и разочарование, наглядно показывают: эволюция движется скорее скачками, чем накоплением постепенных изменений.

Всю взрослую жизнь я прожил, будучи бескомпромиссным неодарвинистом. Меньше всего мне хотелось бы отречься от своих взглядов на смертном одре.

И всё же…

И всё же, как верит Холлус, быть может, в головоломке жизни кроется нечто большее.

Я знаю , эволюция реальна; я знаю это наверняка. Я видел окаменелости, знакомился с исследованиями ДНК, которые показывают, что наш генетический материал на 98,6 % совпадает с генетическим материалом шимпанзе, а потому у нас неизбежно должен быть общий предок.

Движется скачками…

…А может… квантовыми скачками?

Законы Ньютона семнадцатого столетия в основном правильны; они абсолютно применимы для огромного числа самых разных вычислений. Мы их не отбросили; скорее, сделали в двадцатом столетии частью новой, более всеобъемлющей физики — физики относительности и квантовой механики.

Теория эволюции — продукт девятнадцатого столетия, она была опубликована Дарвином в его книге, полное название которой «Происхождение видов путём естественного отбора, или Сохранение благоприятных рас в борьбе за жизнь». Но чем больше мы узнавали, тем менее адекватным представлялся нам естественный отбор в качестве механизма создания новых видов; даже наши лучшие попытки искусственной, разумной селекции, очевидно, не справились с этой задачей: все собаки по-прежнему принадлежат к виду Canis familiaris .

И сейчас мы оказались на рубеже двадцать первого столетия. Определённо, не кажется ли разумным представить, что идеи Дарвина, как до него идеи Исаака Ньютона, будут включены в нечто большее, в некую более полную теорию?