Роберт Сойер - Старплекс. Конец эры (сборник)

Сюзан обняла меня крепко, до боли. Рики тоже меня обнял, и мы уселись на диван; сын сидел у меня на коленях, и мы снова обнимались всей семьёй.

В конце концов мы с Сюзан уложили ребёнка в постель. Я поцеловал его, пожелав спокойной ночи моему малышу, сыну, которого любил всем сердцем. Он был слишком юн, чтобы понять, что сегодня произошло, — как и многое из того, что навалилось на него в последнее время.

Сюзан и я вновь очутились на диване и в 22:00 смотрели по телевизору видеоряд, полученный телескопами «Мерелкаса» и переданный в качестве события дня по национальному телеканалу. Рассказывая об опасности, с которой сегодня столкнулась Земля, Питер Мэнсбридж выглядел суровее обычного. После космических панорам к нему в студии присоединился Дональд Чен — телестанция Си-Би-Си располагалась недалеко от музея, — чтобы объяснить детали случившегося и подтвердить, что чёрная аномалия (именно этим словом воспользовался Дон) по-прежнему располагается между Землёй и Бетельгейзе, защищая нас.

Мэнсбридж подвёл итоги интервью словами: «Бывает, нам просто улыбается удача. — И, повернувшись к камере, сказал: — Из других новостей…»

Но других новостей не было — никаких, которые бы имели хоть какое-то значение, никаких, которые бы могли сравниться с тем, что произошло днём.

«Бывает, нам просто улыбается удача», — сказал Мэнсбридж. Одной рукой я обнял Сюзан, притянул к себе, почувствовал теплоту её тела, вдохнул аромат шампуня. Мои мысли сейчас были о ней — и на сей раз не о том, сколько времени нам отпущено, а о тех восхитительных моментах, которые были в прошлом.

Мэнсбридж был прав. Иногда нам просто улыбается удача.

Следующим утром, когда я ехал в музей на метро, меня осенило; на меня буквально снизошло озарение.

Оказавшись в кабинете, я принялся нетерпеливо ожидать появления Холлус. Мне пришлось прождать больше часа, и всё это время я просидел как на иголках.

— Доброе утро, Том, — сказала инопланетянка. — Я хочу извиниться за резкость вчерашних слов. Они были…

— Ерунда, не переживай. Все мы становимся не в себе, когда впервые понимаем, что можем умереть, — сказал я. И без всякой паузы, не давая ей обрести контроль над разговором, продолжил: — В общем, забудь. Но послушай, сегодня утром, когда ехал с людьми в подземке, я кое-что понял. Как насчёт того ковчега? Корабля, который отправили к Бетельгейзе обитатели Грумбриджа 1618?

— Ковчег наверняка испарился, — ответила Холлус. Её голос прозвучал печально. — На это хватило бы даже первой вспышки умирающей звезды.

— Нет, — возразил я и покачал головой, всё ещё потрясённый масштабами. — Нет, всё было совсем иначе. Чёрт возьми, я мог бы и раньше это понять — как и О н !

— Кто? — не поняла Холлус.

Этот вопрос я оставил без ответа — пока что.

— Обитатели Грумбриджа не покинули планету, — уверенно произнёс я. — Как и остальные, они перешли в виртуальную реальность.

— На их планете мы не обнаружили предостерегающих меток ландшафта. И потом, зачем им направлять к Бетельгейзе корабль? Ты предполагаешь, на нём летела отдельная группа — те, кто не желал перехода?

— Никто не стал бы лететь к Бетельгейзе, чтобы поселиться с нею рядом; ты же сама говорила, что звезда для этого не подходит. И четыреста световых лет — ужасно долгий путь лишь для того, чтобы совершить гравитационный маневр. Нет, я уверен — на корабле, след которого вы увидели, не было ни команды, ни пассажиров; все жители Грумбриджа по-прежнему находятся на своей планете, погружённые в мир виртуальной реальности. Нет, они выслали к Бетельгейзе автоматический корабль с каким-то катализатором — чем-то, что может запустить взрыв сверхновой.

Стебельковые глаза Холлус замерли:

— Запустить? Но зачем?

У меня кружилась голова; эти мысли едва в ней умещались. Я посмотрел на форхильнорку:

— Чтобы стерилизовать все планеты в этой части галактики, — объяснил я. — Чтобы уничтожить жизнь подчистую. Если хочешь укрыть под землёй компьютеры и перенести в них своё сознание — что для тебя страшнее всего? Разумеется, что придёт кто-то и раскопает компьютеры, повредит их — случайно или намеренно. На тех планетах, которые вы посетили, жители создавали ландшафтные метки, предостерегающие от попыток вскрыть то, что спрятано в глубине. Но на Грумбридже они посчитали это недостаточным. Они постарались сделать так, чтобы никто — даже с близлежащих звёзд — не смог прилететь к ним и вмешаться в их жизнь. Они знали, что Бетельгейзе — крупнейшая звезда в этой части Галактики — в конце концов вспыхнет сверхновой, и решили на несколько тысячелетий поторопить события. Направили к ней какой-то катализатор, бомбу — в общем, устройство, которое должно было вызвать по прилёту вспышку сверхновой.

И, помолчав, добавил:

— Если подумать — фактически, потому-то вы до сих пор могли наблюдать термоядерный выхлоп их корабля, несмотря на то, что он уже преодолел чуть ли не весь путь до Бетельгейзе. Разумеется, он и не собирался тормозить: полёт не предполагал торможения. Вместо этого корабль угодил прямиком в звезду, детонировав сверхновую.

— Это… Это чудовищно. Это совершенно с одной стороны.

— Чертовски верно. Конечно, обитатели Грумбриджа могли не знать наверняка, что где-то ещё есть какие-то формы жизни. В конце концов, они развивались в изоляции — ты сказала, их ковчег путешествовал пять тысяч лет. Они могли посчитать свой поступок разумной предосторожностью, не зная наверняка, что уничтожают какие-то другие цивилизации, — сказал я. — Или, может быть, им было на это наплевать. Может, они считали себя богоизбранным народом и полагали, что Бог разместил Бетельгейзе там, где она есть, специально, чтобы они смогли ею воспользоваться.

— Может, они и правда в это верили. Но ты знаешь, что это неправда.

Она была права: я это знал. Я увидел дымящийся ствол. Я увидел доказательство, достаточно убедительное даже для меня. Я глубоко вдохнул, стараясь успокоиться, стараясь привести в порядок путаницу мыслей в голове. Конечно, я мог увидеть нечто такое, что могла сделать продвинутая раса; это мог быть искусственный отражатель для новых звёзд; это могло быть…

Но, рано или поздно, принятие простейшей теории неизбежно — теории, которая предполагает минимум новых элементов. Рано или поздно приходит пора остановиться, перестать требовать для ответа на этот вопрос — из всех прочих — доказательств ещё более убедительных. Рано или поздно — может быть, в самом конце жизни — приходится быть честным с самим собой. И тогда стены твоего мирка рушатся, погребая тебя под обломками.

— Ты хочешь, чтобы я сказал это вслух? — спросил я, слегка пожимая плечами, — словно идея была свитером, который нужно немного поправить, чтобы он сел как надо. — Да, это был Бог; это был Создатель.