Роберт Сойер - Старплекс. Конец эры (сборник)

Когда Дик вернулся из школы домой — он как раз заканчивал десятый класс в «Норсвью Хайтс», — у Сюзан было для него ещё два подарка. Первый — журнал отца, в котором он вёл записи о времени, проведённом с Холлус. И второй — копия видеозаписи, сделанной Томом для сына; Сюзан сконвертировала запись с видеокассеты на DVD.

— Ух ты! — воскликнул Дик. Он был высокий и мускулистый, и Сюзан невероятно им гордилась. — Понятия не имел, что папа сделал запись.

— Он попросил меня подождать десять лет, прежде чем показать тебе, — ответила Сюзан и еле заметно пожала плечами. — Думаю, он хотел, чтобы ты стал достаточно взрослым, чтобы её понять.

Дик взял в руки запакованный в жёсткий пластик диск, прикинул на вес, словно это могло помочь раскрыть содержимое. Дику явно не терпелось просмотреть запись.

— Посмотрим прямо сейчас? — спросил он.

— Ну конечно, — с улыбкой ответила Сюзан.

Они прошли в гостиную, и Дик вставил диск в проигрыватель.

И они вдвоём устроились на диване, а перед ними вновь ожила до крайности худая, измученная болезнью фигура Тома.

Дик уже видел фотографии Тома того периода — Сюзан сохранила газетные вырезки, освещавшие прилёт Холлус на Землю и последующий отлёт Тома. Но с такими подробностями видеть, что сотворил с отцом рак, Дику ещё не доводилось. Сюзан увидела, что при первых кадрах ребёнок даже чуть отшатнулся.

Но вскоре единственным выражением на лице Дика стало внимание — он жадно вслушивался в речь отца, стараясь не упустить ни единого слова.

И под конец записи они оба утирали слёзы — слёзы о том, кого будут любить вечно.

Абсолютная тьма.

И тепло, ласкающее меня со всех сторон.

Я в аду? Разве…

Но нет. Конечно, нет! Голова просто раскалывалась, но мозг понемногу заработал.

Раздался громкий щелчок, а затем…

Затем крышка анабиозной ванны отошла вбок. Продолговатый «гроб», сделанный под врида, был утоплен в пол, и сейчас Холлус стояла надо мной. На её шести ногах были надеты тросы, не дающие ей бесконтрольно улететь. Она подогнула передние ноги, и стебельковые глаза свесились вперёд, чтобы посмотреть на меня.

— «Пора» «просы» «паться», «мой» «друг», — сказала она.

Я твёрдо знал, что в такой ситуации следует узнать в первую очередь; я помнил, как это сделал Хан Нуньен Сингх.

— Сколько прошло? — спросил я.

— Больше четырёхсот лет, — ответила Холлус. — На Земле сейчас 2432-й год.

Так просто , подумал я. Больше четырёх столетий прошло мимо меня. Так просто.

Те, кто устанавливал анабиозные ванные, были достаточно разумными, чтобы не ставить их на центрифугах; сомневаюсь, что сейчас бы я удержался на ногах. Холлус протянула мне правую руку, и я схватился за неё левой. Простое золотое кольцо на безымянном пальце внешне нисколько не изменили ни заморозка, ни время. Холлус помогла вытянуть меня из чёрной керамической ванны; затем она отпустила ногами тросы, и мы поплыли сами по себе.

— Мы больше не тормозим, — сказала она. — Почти добрались до того, что осталось от Бетельгейзе.

Я был обнажён; почему-то мне было неловко, что инопланетянка видит меня без одежды. Но вещи меня уже дожидались; я быстро облачился в синюю футболку и пару мягких штанов цвета хаки — ветеранов моих раскопок.

Мне было сложно сфокусировать зрение, во рту пересохло. Должно быть, Холлус это предвидела; у неё при себе была полупрозрачная бутылка с водой. Форхильнорцы никогда не охлаждают воду, и сейчас это было даже кстати — последнее, что мне сейчас хотелось, так это что-нибудь ледяное.

— Меня должны осмотреть? — предположил я, закончив выдавливать воду в рот.

— Нет, — ответила Холлус. — Всё делалось автоматически, за твоим состоянием следили постоянно. Ты в полном… — При этих словах она запнулась; уверен, она собиралась сказать, что я в полном порядке, но мы оба знали, что это не так. — Твоё состояние ничуть не хуже, чем было до погружения в анабиоз.

— Голова болит.

Холлус странным образом дёрнул ногами; мне потребовалась секунда, чтобы сообразить — не будь мы в невесомости, это движение позволило бы ей качнуть туловищем.

— Такие боли вполне естественны; не сомневаюсь, они продлятся ещё около суток.

— Мне интересно, как там Земля? — спросил я.

Холлус пропела что-то ближайшему из мониторов-стен. Через несколько мгновений появилось увеличенное изображение — жёлтый диск размером с четвертак, если смотреть с расстояния вытянутой руки.

— Это Солнце, — сказала она и указала на тусклый объект диаметром раз в шесть меньше солнечного. — А это Юпитер, для нас в третьей четверти. — Она помолчала. — На таком расстоянии сложно различить Землю в видимом свете, но в радиоволнах Земля на многих частотах сияет куда ярче Солнца.

— До сих пор? — удивился я. — Мы всё ещё передаём, несмотря на все эти столетия?

Это было бы чудесно. Это могло означать…

Холлус немного помолчала, возможно, удивлённая, что я сам этого не понял.

— Я не могу ответить. Земля в 429 световых годах позади; доходящий оттуда свет показывает Солнечную систему через несколько лет после нашего отлёта.

Я печально кивнул. Ну разумеется. Сердце бешено заколотилось в груди, зрение стало ещё более расплывчатым. Сначала я подумал, что в процедуре оживления что-то пошло не так, — но нет!

Меня мутило; я не был готов к своим чувствам.

Я был всё ещё жив.

Я прищурился, взирая на крошечный жёлтый диск, а затем перевёл взгляд на золотое кольцо на пальце. Да, я был жив. Но моя обожаемая Сюзан — уже нет. Её наверняка давным-давно не стало.

Я задался вопросом, как сложилась жизнь у Сюзан после моего отлёта. Я надеялся, она была счастливой.

А Рики? Мой сын, мой замечательный сын?

Что же, я видел интервью с доктором по Си-Ти-Ви, интервью, в котором он сказал, что первый человек, который будет жить вечно, уже появился на свет. Быть может, Рики ещё жив, и ему — сколько? — ну да, 438 лет.

Но, как я понимал, шансы на это мизерны. Куда более вероятным было, что Рики вырос, превратился в мужчину, в которого ему было суждено превратиться, что он работал и любил, а сейчас…

А сейчас его тоже уже нет.

Мой сын. Я почти наверняка пережил его. Отцам не положено так поступать.

У меня на глазах выступили слёзы; слёзы, которые меньше часа назад были затвердевшими, которые сейчас, при нулевой гравитации, просто собирались у протоков слезных желёз. Я смахнул их.

Холлус понимала значение слёз у людей, но не стала спрашивать, почему я плачу. Её собственные дети, Пильдон и Кассольд, наверняка тоже умерли. Холлус терпеливо парила в воздухе рядом со мной.

Я задался вопросом, остались ли у Рики дети, внуки и правнуки; меня шокировало внезапное осознание того, что у меня могли быть уже пятнадцать поколений потомков. Быть может, фамилия Джерико до сих пор существует…