Далия Трускиновская - Рог Роланда

Были тишина.

Все кончилось. Все забылось. Новые заботы беспокоили короля. Бурно оплакав сперва Роланда с товарищами, потом Пинабеля, потом - Ганелона с родней, войско уже на третий день толковало о совсем других вещах. Цепочка мести была оборвана - очевидно, все получили по заслугам...

А Тьедри покачивался в седле, дышал всей грудью и ощущал - чего-то ему недостает.

Он не был другом высокомерного графа Роланда - Джефрейт, впрочем, тоже не был тому другом. Он мало беседовал с учтивым Оливье, а к архиепископу Турпину разве что под благословение подходил. И сейчас он думал о том, что слова неистовые, выкрикнутые им в лицо баронам, возможно, были ниспосланы свыше, что Господь, когда чаша Его терпения переполнена, очевидно, карает не предателя, а само предательство. Иначе Он дал бы услышать зов Олифанта кому-то из Роландовой родни, да пусть бы и самому Карлу! Но зов пришел к человеку, который почти не знал графа, к человеку случайному, да, случайному, как будто Господь, желая поставить некий опыт, взял да и пустил этот зов наугад...

Но как возможно покарать предательство?

Может быть, с неба слетят сотни молний, и каждая, избрав себе одно человеческое сердце, выжжет в нем намертво способность к предательству?

Тьедри подумал, что надо бы с этим вопросом обратиться к какому-нибудь ученому монаху.

Думал он также о том, что со шрамом, который наверняка стянет и щеку, и подбородок, перекосив все лицо, он уже мало будет годен в женихи к благородной девице, и может рассчитывать только на вдову с детьми, так что стоит совсем махнуть рукой на это дело и отсылать свою часть военной добычи в какой-нибудь почтенный монастырь, который даст на старости лет достойный приют и покой.

Эта мысль породила чувство - не выразимую в словах обиду. Вот то, чего Тьедри добился своим поединком, - краткое время был доволен Карл, краткое время возмущались вассалы Ганелона и Пинабеля, а шрам-то остался навсегда...

Господь пометил того, кому дал победу. Но неужели Божий суд свелся только к краткому мигу осознания победы и к шраму на вечную память? В этом была какая-то особая несправедливость. Тьедри просил совсем иного!

И вдруг он снова ощутил боль в разрубленной щеке. Что-то словно тронуло рану изнутри. А шея напряглась, ноздри шевельнулись от совершенно звериного беспокойства. И руки сами потянулись к эфесу меча, обе сразу...

Голос Роландова рога протяжно распространялся над лугом.

Тьедри понял источник боли. Просто, услышав этот необходимый душе звук, он улыбнулся...

* * *

Алиска торопливо шла по улице, срываясь на бег - сумка так оттягивала руку, что хотелось поскорее от нее избавиться. В этой здоровенной рыжей хозяйственной сумке, ровеснице Алиски, были растительное масло, черный хлеб, гречка, лук и десять кило картошки. Все это пришлось тащить с базара - там стоило в полтора раза дешевле. Колбасу Алиска все же решила взять в безопасном месте - там, где эта колбаса хоть ночует в холодильнике.

Шемет жил в той же двухкомнатной квартире, где совсем недавно галдела вдохновенная молодежь, в том числе и Ярослав. С квартплатой он справлялся лишь потому, что Алиска нашла возможность опубликовать куски его статей - в совершенно непотребном, усеченном, кастрированном виде, но хоть так! Того, что выходило в свет, она ему даже не показывала.

Как вышло, что она взяла шефство над запойным стариком? Она этого и сама не знала. Ее притянула к этому седому мальчику, к этому неисправимому авантюристу сила, для которой в учебниках не было определения. Алиска не могла бросить того, кого предали любимые ученики, - и не бросила.

Она знала, что самое тяжелое позади, что Шемет уже понемногу выкарабкивается из депрессии. Возвращаться в институт, сражаться за место на кафедре он, конечно, не станет. Но ведь есть и другие ученики, которые трудятся в других городах! Да и сама она теперь - ученица.

Когда Шемет не был слишком пьян, они усаживались за стол, одинаково подперев подбородки сцепленными ладонями, и он говорил, говорил... Он цитировал наизусть Сведенборга в каком-то допотопном переводе и Джордано Бруно, приплетая туда же эриксоновский гипноз и бриллианты, которые прямо в перстнях увеличивал Калиостро.

Как-то он спросил, над чем сейчас работает Алиска. Она увернулась от прямого ответа - почувствовала, что если принесет начатую курсовую, Шемет спьяну озарится благим порывом и кинется вписывать недостающие куски. Он был щедр, этот азартный старик, похожий на гигантский серебряный одуванчик, и он нуждался именно в том, чтобы отдавать накопленное, но она пока не могла принять. Сперва она должна была дать сама. Именно так Алиска понимала справедливость.

Последние рывки на самом выходе из депрессии были мучительны - она обнаружила Шемета лежащим на диване, а на полу стояли две водочные бутылки - одна совсем пустая, другая - на треть. Что-то в старике сопротивлялось уже назревшей необходимости продолжать жить по-человечески. Депрессия оказалась комфортным и многое оправдывающим состоянием.

- Жареную картошку будете? - спросила Алиска.

- Валяй!

После того, как неизвестная компания утащила с кухни хорошую сковородку, две кастрюли и доску для хлеба, Алиска стала прятать посуду. Вторая сковородка хранилась за холодильником. Алиска начистила и накрошила картошки с луком и развела на кухне такой аппетитный аромат, что Шемет не выдержал - приплелся.

- Нечего пачкать посуду! - распорядился Шемет, и они наворачивали горячую картошку прямо со сковородки.

- Я в Питер звонила, Федотову, - прочавкала Алиска. - У них там в журнале редактор поменялся. И первое, что опубликовал, - статью Уфимова про астрал!

- Какой еще Уфимов?

- Ну, этот... атомный физик... его все время по телеку показывают... тут Алиска выдала желаемое за действительное, Уфимов говорил довольно занудливо и был неудобным партнером для тележурналистов, потому что на вопрос "что нового?" отвечал по меньшей мере десять минут. Писал, правда, куда лучше, и Алиска справедливо заподозрила, что у него над душой стоит какой-то злобный редактор, возможно - в домашнем халатике и в бигудях, и внимательно следит, как бы профессора не занесло в чересчур научные эмпиреи.

- Ну и что?

Алиска посмотрела на Шемета с удивлением. Она не сразу вспомнила, что старик, решив уйти от суетного мира, сгоряча отдал телевизор дворничихе.

- Он подводит очень серьезную базу под теорию концентрированного ментального импульса, - набравшись мужества, сказала она.

Оказалось, у Шемета была еще одна открытая бутылка водки - на кухонном подоконнике, среди пустых пивных. Алиска ахнуть не успела, как он уже сделал большой, мощный, прямо царственный глоток.

Она безмолвно выругала себя последними словами - иначе он ведь и не мог ответить на ее бестактное высказывание. Напоминать Шемету про ментальный импульс - значило вызывать в его памяти все дурное, свалившееся на его седую голову после неудачных экспериментов.