Владимир Михайлов - Дверь с той стороны [Сборник]

— Но что из этого следует? — спросил Петров. — То, что Закон должен быть всеобъемлющ — и разумен. Должен быть таким, чтобы соблюдение его делало жизнь каждого человека разумной, полезной и даже — приятной, не побоюсь этого слова.

Он сделал паузу, глядя на Нарева, ожидая согласия и готовый опровергнуть возражения. Их у Нарева не нашлось, и он кивнул.

— Значит, — продолжал Петров, — прежде всего Закон должен определить основную цель нашего общества, а затем дать нормы, которые поощряли бы все, что направлено к достижению этой цели — и пресекали бы все, устремленное к противному.

— Цель, — проговорил Нарев невесело. — Позволю себе заметить — в этом-то я и усматриваю трудность. Вы видите эту цель? — Ему показалось стыдным признаться в том, что сам он этой цели не видит, и он добавил: — У меня имеются некоторые соображения, однако нет полной уверенности…

— Что же, — молвил Петров, — давайте рассуждать вместе. Логика любит диалог, а закон, в свою очередь — дитя логики. Вот мы, тринадцать человек, обитатели крохотной искусственной планетки. Что может быть нашей общей целью? Разберем по порядку. Возвращение на Землю?

Нарев пожал плечами.

— К сожалению… — пробормотал он.

— Вы правы — это недостижимо, хотя цель была бы достойной. Увы… Далее: поиски какой-то иной цивилизации?

Нарев вздохнул.

— Нереально, — согласился Петров. — Теперь позвольте сделать отступление. Признаете ли вы, что Закон общества не должен противоречить законам природы?

— Ну, разумеется, — сказал Нарев уверенно.

— А какой из законов природы имеет сейчас для нас наибольшее значение?

Нарев попытался догадаться. Закон сохранения энергии, что ли? Но вопрос, видимо, был риторическим, потому что Петров тут же сам и ответил:

— Закон жизни, ее ценности, неприкосновенности и продолжительности. Каждый из нас должен прожить столько, сколько отпущено ему природой и ни секундой меньше. Никто не должен стать жертвой каких-либо катастроф, неполадок, недоразумений или несогласий. Будете ли вы возражать?

— Нет, — ответил Нарев. — Нет, нет!

И в самом деле, тут-то уж возражать было нечего. Их здесь тринадцать. Со смертью последнего кончится все: лишь безжизненный корабль будет бродить в пространстве, бродить не год, не два — миллионы лет. После них не будет никакой жизни. И цель людей — жить так, чтобы это случилось как можно позже.

— Я рад, — сказал Петров, — что в этом вопросе мы являемся единомышленниками.

— Я тоже, поверьте. Хотя…

— Разрешите мне продолжить. Эти взгляды на сущность и цель нашего общества уже сами по себе подсказывают нам основные законодательные идеи. Жизнь зависит от целости и сохранности того мира, в котором мы обитаем. И всякая попытка нарушить исправность этого мира должна быть признана тягчайшим преступлением.

— Это так.

— Поскольку мы можем существовать лишь внутри этого мира, всякая попытка выйти за его пределы должна быть наказана.

— Вы полагаете, что кто-то…

— Я опасаюсь многого — хотя бы приступа клаустрофобии у любого из нас.

— Что же, предосторожность будет не лишней.

— И наконец, поскольку наше благополучие возможно лишь в устойчивом обществе, всякие посягательства на образ жизни должны быть признаны антизаконными и соответственно наказываться.

— Да, — сказал Нарев. — Это очевидно.

— Итак, из этого мы и будем исходить.

— Однако…

— Вы в чем-то сомневаетесь?

— Это не сомнения, но… Закон природы, вы сказали. Природа — это и любовь, и дети… А это в наших условиях сложная проблема. Или вы предполагаете, что это можно как-то… регламентировать? Я думаю, что такой выход был бы наилучшим.

Нареву очень хотелось сейчас, чтобы его собеседник, человек, видимо, многоопытный и умный, наделенный спокойствием, какое приходит с возрастом, — чтобы он улыбнулся сейчас и, стряхнув пепел, успокоительно молвил: «Ну, тут, мне думается, проблемы и нет — почему же вам не любить одному другого, если уж так получилось!» Но Петров этого не сказал.

— Тут регламентировать сложно, — задумчиво произнес он. — Вы ведь понимаете, — я сужу, как лицо незаинтересованное. Речь идет не только о форме взаимоотношений между людьми, но и о будущем всего нашего маленького человечества. Мне лично кажется, что совершенно исключать то, о чем вы говорили, нельзя: это могло бы привести к нежелательным психическим реакциям. Человек должен вести естественный образ жизни, не так ли?

— Согласен, — сказал Нарев, оживляясь. — Но беда, как вы знаете, в соотношении…

— Закон исходит из опыта, — проговорил Петров. — Он не изобретает новых отношений, но утверждает уже возникшие, подсказанные жизнью. Может быть, в наших условиях жизнь породит какие-то новые формы? Существовала же на Земле, скажем, групповая семья…

Нарев взвился. Петрову легко говорить об этом!

— Нет уж! — сказал он решительно. — С этим я никак не смогу согласиться. Да и никто… Мы воспитаны на планетах Федерации в определенных условиях и традициях — и давайте не станем отходить от них. В том мире, который нас породил, существуют моногамные отношения…

— Безусловно. Хотя вообще-то Федерация объединяет планеты, как вам известно, с условиями и традициями, порой весьма непохожими. Скажем, Ливия, ваша родина — если не ошибаюсь, общественное устройство там следует традициям, давно уже признанным нежизненными, где инициативе каждого человека отводится роль, чрезмерная в нашем понимании… Однако оставим это. Значит, вы считаете, что наше законодательство должно быть преемником основных правовых норм Федерации? Иными словами, то, что считается преступлением, скажем, на Земле, будет являться им и у нас?

— О вашей специфике вы уже говорили. А в остальном… А вы думаете иначе?

— Нет, — сказал Петров, — отчего же. Но чтобы наша правовая и этическая общность с Федерацией ощущалась лучше, нам следовало бы карать и за преступления, совершенные на Земле и планетах.

— Выходит, закон получит обратную силу?

— Вы ведь говорили о суде над экипажем? Если закон не будет иметь обратной силы, вы не сможете предъявить им никакого обвинения. Но если мы признаем все законодательство Федерации, то порядок соблюдается: эти законы не прекращали действия, и оно распространяется и на нас.

— Ах, вы так полагаете… — пробормотал Нарев.

— Иначе получится, что окажись у нас на борту — простите за фантастическое предположение — человек, совершавший преступления где-то на планетах, он получит у нас, так сказать, право убежища. Нужно ли нам это?

— Нет, — медленно сказал Нарев. — Думаю, что нет.

Неожиданное молчание легло — словно бы каждый боялся произнести следующее слово. Потом Петров вздохнул.