Рэй Брэдбери - Рэй Брэдбери. Избранное

Вот в ласковом воздухе умирающего лета оказался Квотермейн, а через мгновение – Дуглас.

– Сэр?

– Да, сынок?

А ведь раньше он меня так не называл, подумал Дуглас и с капелькой сочувствия отметил, как потеплело стариковское лицо.

Квотермейн склонился вперед.

– Пока ты не засыпал меня вопросами, дай-ка я у тебя у тебя кое-что выясню.

– Да, сэр?

Старик понизил голос и выдохнул:

– Тебе сколько лет?

Этот выдох проник сквозь губы Дугласа.

– М-м-м… восемьдесят один?

– Что?!

– Ну, не знаю. Примерно так. Точней не скажу.

Помолчав, Дуглас решился:

– А вам, сэр?

– Однако… – протянул Квотермейн.

– Сэр?

– Хорошо, давай навскидку. Двенадцать?

– Сэр?!

– Не лучше ли сказать, тринадцать?

– В точку, сэр! Вверх-вниз.

– Дуглас, – заговорил наконец Квотермейн. – Вот объясни. Что это за штука – жизнь?

– Ничего себе! – вскричал Дуглас. – Я то же самое у вас хотел спросить!

Квотермейн откинулся назад.

– Давай немного покачаемся.

А качели – ни туда ни сюда. Остановились – и как заколодило.

– Лето нынче затянулось, – проговорил старик.

– Я думал, ему конца не будет, – подтвердил Дуглас.

– Оно и не кончается. До поры до времени, – сказал Квотермейн.

Потянувшись к столику, он нащупал кувшин с лимонадом, наполнил стакан и передал Дугласу. Тот чинно сделал небольшой глоток. Квотермейн прокашлялся и стал изучать собственные руки.

– Аппоматокс, – произнес он.

Дуглас не понял:

– Сэр?

Квотермейн оглядел перила крыльца, ящики с кустами герани и плетеные кресла, в которых сидели они с мальчиком.

– Аппоматокс. Не доводилось слышать?

– В школе вроде бы проходили.

– Как узнать, кто из них ты и кто – я? Это важно.

– Из кого «из них», сэр?

– Из двух генералов, Дуг. Ли и Грант. Грант и Ли. У тебя какого цвета военная форма?

Дуглас оглядел свои рукава, штанины, башмаки.

– Стало быть, ответа нет, – заметил Квотермейн.

– Нет, сэр.

– Давно это было. Двое усталых, немолодых генералов. При Аппоматоксе.

– Да, сэр.

– Итак. – Кел Квотермейн наклонился вперед, поскрипывая тростниковыми костями. – Что ты хочешь узнать?

– Все, – выпалил Дуглас.

– Все? – Квотермейн хмыкнул себе под нос. – На это потребуется аж десять минут, никак не меньше.

– А если хоть что-нибудь? – спросил Дуглас.

– Хоть что-нибудь? Одну, конкретную вещь? Ну, ты загнул, Дуглас, для этого и всей жизни не хватит. Я довольно много размышлял на эту тему. «Все» с необычайной легкостью слетает у меня с языка. Другое дело «что-нибудь»! «Что-нибудь»! Пока разжуешь, челюсть вывихнешь. Так что давай-ка лучше побеседуем обо «всем», а там видно будет. Когда ты разговоришься и вычислишь одну-единственную, особенную, неизменную сущность, которая пребудет вечно, сразу дай мне знать. Обещаешь?

– Обещаю.

– Итак, где мы остановились? Жизнь? Это, между прочим, тема из разряда «все». Хочешь узнать о жизни все?

Дуглас кивнул и потупился.

– Тогда наберись терпения.

Подняв глаза, Дуглас припечатал Квотермейна таким взглядом, в котором соединились терпение неба и терпение времени.

– Что ж, для начала… – Он умолк и потянулся за пустым стаканом Дугласа. – …освежись-ка, сынок.

Стакан наполнился лимонадом. Дуглас не заставил себя упрашивать.

– Жизнь, – повторил старик и что-то зашептал, забормотал, потом снова зашептал.

Среди ночи Келвина Квотермейна разбудил чей-то возглас или зов.

Кто же мог подать голос? Никто и ничто.

Он посмотрел в окно на круглый лик башенных часов и почти услышал, как они прочищают горло, чтобы возвестить: три часа.

– Кто здесь? – выкрикнул Квотермейн в ночную прохладу.

Это я.

– Неужели опять ты? – Приподняв голову, Квотермейн посмотрел сначала налево, потом направо.

Да я, кто ж еще. Узнаешь?

И тут его взгляд скользнул вниз по одеялу.

Даже не протянув руку, чтобы удостовериться на ощупь, Квотермейн уже понял: его старинный дружок тут как тут. Правда, на последнем издыхании, но все же он самый.

Не было нужды отрывать голову от подушки и разглядывать скромный бугорок, возникший под одеялом пониже пупа, между ног. Так только, одно биение сердца, один удар пульса, потерянный отросток, призрак плоти. Однако все чин-чином.

– Ага, вернулся? – с короткой усмешкой бросил Квотермейн, глядя в потолок. – Давненько не виделись.

Ответом ему было слабенькое шевеление в знак их встречи.

– Ты надолго?

Невысокий холмик отсчитал два удара собственного сердца, нет, три, но не изъявил желания скрыться; похоже, он планировал задержаться.

– В последний раз прорезался? – спросил Квотермейн.

Кто знает? – последовал молчаливый ответ его старинного приятеля, угнездившегося среди блеклых проволочных завитков.

«Если голова медленно, но верно седеет – плевать, – когда-то давно сказал Квотермейн, – а вот когда там, внизу, появляются пегие клочки – пиши пропало. Пускай старость лезет куда угодно, только не туда!»

Однако старость пришла и к нему, и к его верному дружку. Везде, где можно, напылила мертвенно-снежную седину. Но не зря же сейчас возникло это биение сердца, осторожный, неправдоподобный толчок в знак приветствия, обещание весны, града воспоминаний, отголосок… этого… как его… вылетело из головы… как в городе называют удивительную нынешнюю пору, когда у всех соки бурлят?

«Прощай-лето».

Господи, ну конечно!

– Эй, не пропадай. Побудь со мной. Без дружка плохо.

Дружок не пропал. И они побеседовали. В три часа ночи.

– Откуда на сердце такая радость? – спрашивал Квотермейн. – Что происходит? Я потерял рассудок? А может, исцелился? Не в этом ли заключено исцеление? – От непристойного смеха у него застучали зубы.

Да я только попрощаться хотел , шепнул слабый голосок.

– Попрощаться? – Квотермейн подавился собственным смехом. – Как это понимать?

Вот так и понимай , ответил все тот же шепот. Лет-то сколько минуло. Пора закругляться.

– И вправду пора. – У Квотермейна увлажнились глаза. – Куда, скажи на милость, ты собрался?

Трудно сказать. Придет время – узнаешь.

– Как же я узнаю?

Увидишь меня. Я тоже там буду.

– А как я пойму, что это ты?

Поймешь как-нибудь. Ты всегда все понимал, а уж меня – в первую очередь.

– Из города-то не исчезнешь?

Нет-нет. Я рядом. Но когда меня увидишь, не смущай других, ладно?

– Ни в коем случае.

Одеяло и пододеяльник начали опадать, холмик таял. Шепот стал едва различимым.

– Не знаю, куда ты собрался, но… – Квотермейн осекся.

Что «но»?

– Живи долго, в счастье и радости. Спасибо.

Молчание. Тишина. Квотермейн не мог придумать, что еще сказать.