Джеймс Кори - Пожар Сиболы

Он ли, создавший Агнца, создал тебя? Или кто-то другой? Тот, кто убил вас, бедолаги, оставил кое-что после себя. Что-то, созданное вам на погибель, еще находится здесь.

Сто тринадцать раз в секунду оно тянется, не сознавая сыщика, не сознавая шрамов и артефактов, эха мертвецов, заключенного в нем разума. Оно тянется, потому что тянется. Ему известно, что люди умирают в неком более материальном пространстве, но оно не сознает своего знания. Ему известно, что оно составлено из тысяч смертей, но оно не сознает своего знания. Сыщик знает и сознает, что оно знает.

Сыщик тянется, но не наугад. Он ищет путь и не находит его. Он ищет путь и не находит. Он ищет путь и находит. Не здесь, не совсем, но близко. Линия определяется двумя точками. Одна точка жива, а вторая точка — смерть. Обе нездешние. Стукни камнем о камень, высеки искры. И смотри, что от них загорится.

Сыщик — инструмент для поиска пропаж, и потому он существует. Остальное — артефакты. Мечта о пиве, шляпа… Память, чувство юмора, странная, полупрезрительная привязанность к чему-то по имени Джеймс Холден. Любовь к женщине, которая умерла. Стремление к дому, которого никогда не будет. Это внешнее. Это ничего не значит.

Сыщик тянется, находит Холдена. Он улыбается. Когда-то жил человек, его звали Миллер. Он находил искомое, а теперь не находит. Он спасал, кого мог спасти. Он мстил, если это было в его силах. Он жертвовал, когда приходилось. Он находил пропавшее. Он знал, кто совершил преступление, и совершал очевидные поступки, потому что они были очевидными. Сыщик пророс из его костей, заново населил его глаза новой незнакомой жизнью, принял его облик.

Он нашел орудие убийства. Он узнал, что случилось, хотя бы в общем. Так или иначе, подробности — дело прокурора, если дойдет до суда. Но до суда не дойдет. Инструмент годился и для других целей. Он умел убивать, когда нужно.

Больше того, он умел умирать.

Хэвлок все еще сомневался, что Наоми Нагата — лучший инженер в системе, но, наблюдая за ее работой, склонялся к мысли, что лучше, пожалуй, и не найти. Если кто на «Израэле» и превосходил ее количеством званий или специализаций, то Наоми вырывалась вперед за счет чистой, безрассудной решимости.

— Ладно, ждать больше нельзя, — обратилась она к мускулистому лысому здоровяку на экране. — Если он объявится, объяснишь, что мы решили.

— Капитан наверняка тебе доверяет, — сказал Амос, — но я ему скажу. Еще что-нибудь передать?

— Передай, что у нас этак с миллиард сообщений от Фреда и Авасаралы, — вмешался со своего поста в кабине Алекс. — Они собирают тяжелый грузовик для отправки помощи к нам. — Да? — протянул Амос. — И сколько это займет?

— Около семи месяцев, — сказала Наоми. — К тому времени мы уже три месяца будем покойниками.

Амос усмехнулся.

— Ну, детки, не слишком резвитесь, пока меня нет.

— Не беспокойся, — сказала Наоми и отключилась.

— Уверена, что это хорошая мысль? — спросил ее Хэвлок. — Не-а, — отозвалась Наоми и подтянулась к посту управления. — Бася, как там у тебя?

Панель связи щелкнула, из динамика на пульте зашелестел голос астера. Звук отзывался эхом, но не создавал ощущения пространства. Как шепот из гроба.

— На подходе. Выглядит мерзко.

— Повезло нам заполучить отличного сварщика, — сказала Наоми. — Держи меня в курсе.

Экран перед пультом показывал все стадии операции: то, что уже сделано, и то, на что только надеялись. И счетчик часов, оставшихся «Барбапикколе» до момента, когда она заденет атмосферу Илоса и из стремительного корабля превратится в фейерверк.

Уже не дни, а часы.

Сам буксир напоминал две сети, соединенные одной волосяной нитью. Дюжина сталекерамических опор на брюхе «Росинанта» образовала широкую основу, от которой тянулись черные линии, сходящиеся в жестком керамическом креплении в сотнях метров дальше. На «Барбапикколе» устанавливали такое же устройство. Когда астер наладит буксир, марсианский корвет использует оставшуюся в батареях энергию, чтобы оттянуть астерский корабль на более стабильную орбиту — вместе с грузом литиевой руды. От сложности задачи у Хэвлока голова шла кругом. Дисплей перед ним отображал ход работ на обшивке «Барбапикколы». Один красный огонек сменился зеленым.

— Хорошо, — сказала в микрофон Наоми, — этот готов, переходим к следующему.

— Дайте мне здесь еще минуту, — проговорил сдавленный рацией голос Баси. — Мне один шов не нравится. Я только… — Звук затих. На табло мигнул красный и снова сменился зеленым. — Ну вот, сделал. Иду дальше.

— Осторожней там, — посоветовал Алекс. — При движении выключай горелку. Эти тросы держат большое натяжение, но жара не выносят.

— Я и раньше такое проделывал, — сказал Бася.

— Напарник, — протянул Алекс, — думается, такого никто еще не проделывал.

Буксирные лини были стандартными волоконными канатами, предназначенными для возвращения сорвавшихся в космос десантников. Цеплять ими целый корабль представлялось чем-то вроде вытягивания на ниточке шара для боулинга: при достаточном терпении и умении вполне реально, но сорваться легче легкого. Наоми потратила три долгих часа на то, чтобы сделать миссию выполнимой, да и то, как подозревал Хэвлок, скорее убедила себя в этом, потому что ничего другого не оставалось.

Хэвлок убивал время, получая отказы на связь от Мартри и размышляя над тем, с каким шумом он уволился. Странно, что эта мысль так тяготила его. От дома их отделяло восемнадцать месяцев, от смерти — несколько дней, а он все удивлялся, что набрался смелости разорвать контракт. Впервые в жизни. После бегства с Наоми он даже не представлял, каков его официальный статус. Пожалуй, что-то между отставным сотрудником и пособником преступного заговора. Диапазон был настолько широким, что Хэвлок не знал, куда себя девать. Если дома станут разбираться со случившимся на Новой Терре, они, вероятно, тоже окажутся в недоумении.

По правде сказать, законы, корпоративные и государственные, вряд ли действовали в нынешней ситуации. Можно было следовать указаниям, читать письма, даже обмениваться с головной конторой видеозаписями, но все это оставалось только лишь словами и картинками. Прецеденты, работавшие в обжитом людьми пространстве, здесь не действовали.

Среди чувств Хэвлока преобладало облегчение. Он вполне сознавал, насколько оно неуместно в данной ситуации, но не мог от него избавиться. Облегчение не давало ему пожалеть о сделанном выборе. Разве что о том, что он вообще взялся за эту работу. Все трагедии и муки Илоса для судей на станции Церера будут не более чем прискорбны и огорчительны. А здесь страх из эмоции превращался в окружающую среду.