Джон Уиндем - Паутина [ Авт. сборник]

Чуть поколебавшись, он перебросил ногу через барьер ложи и выбрался наружу. Очевидно, он собирался перелезть в соседнюю ложу. Упираясь одной ногой в кронштейн светильника, он пытался ухватиться рукой за край барьера. В тот же момент две женщины из прежней ложи ухватили его за другую руку. Какой-то ужасный миг он висел между двух лож, стараясь сохранить равновесие, затем рухнул головой вниз в проход между креслами партера.

Джейн прикусила губу, чтобы не закричать, но даже если бы она закричала, никто бы не заметил этого — такой крик и визг стояли кругом…

Вернувшись домой, Джейн долго сидела перед телефоном, прежде чем поднять трубку и набрать номер своего журнала. Наконец она решилась:

— Это ты, Дональд? — спросила она дежурного репортера деланно равнодушным голосом. — Это Джейн. Ты случайно ничего не знаешь о том человеке, который сегодня упал с балкона в театре «Каунтесс»?

— Знаю, конечно, — я как раз пишу о нем некролог. А что бы ты хотела знать?

— Да ничего особенного — просто, кем он был и так далее…

— Его звали Дэзмонд Хейли. Тридцати пяти лет от роду. У него, оказывается, была масса всяких ученых званий — в основном в области медицины. Специализировался как психиатр, написал целый ряд научных трудов. Самая известная его книга — это «Психология толпы и эпидемия истерии». Не так давно опубликовал статью под заглавием «Гипноз и вызываемые им массовые галлюцинации» — довольно мудреная работа, не для рядового читателя. Он жил в… эй, что там с тобой?

— Да ничего, — ответила Джейн, стараясь казаться спокойной.

— Ты, часом, не была с ним знакома?

— Нет, — сказала Джейн твердо, — нет, я никогда его не встречала.

Она аккуратно положила трубку на рычаг, внешне спокойно прошла в соседнюю комнату, так же спокойно и печально опустилась на постель и тут-то позволила себе дать волю слезам.

А кто мог бы сказать, сколько еще горьких слез было пролито в ту ночь на бесчисленные подушки от того, что волшебный сон не приснился вновь и не мог уже присниться никогда?..

Только не мисс Фрей — кто угодно, но не Фелисити Фрей!

Пусть другие вскакивают от звонка будильника, смывают с лица паутину сна, быстро одеваются и с нетерпением ждут, когда закипит кофе. Пусть они его пьют, обжигаясь, и затем бегут по своим делам, словно роботы на батарейках, чтобы заключать новые сделки и вершить великие дела…

Пусть они это делают, но не Фелисити Фрей. Ведь сегодня — это продолжение вчерашнего дня, а сегодня и вчера составляют то, что называется жизнью. Жить — значит не просто тикать, как стенные часы. Жизнь — это что-то непрерывное, в чем ничто не повторяется, что-то, о чем надо помнить всегда, и во сне и наяву. Ведь она может продлиться совсем недолго…

Вот поэтому-то не надо спешить. Мисс Фрей и не спешила — она не бросалась очертя голову в новый день, а, проснувшись на заре, лежала неподвижно, слушая пение птиц и наблюдая, как светлеет небо.

Когда птицы замолкали и отправлялись на ежедневные поиски пищи, мир становился почти беззвучным, и Фелисити испытывала беспокойство. Затаив дыхание, она ожидала хоть какого-нибудь звука, чтобы убедиться, что все в порядке, что мир еще не прекратил свое существование, как это может случиться однажды.

Возможно, даже сейчас, в эту самую минуту, где-то на земле поднимались к небу столбы дыма, извивающиеся, как щупальца Медузы, отмечая собой начало той тишины, которая явилась бы концом мира. Эти столбы всегда присутствовали в подсознании Фелисити, она уже давно ненавидела и боялась их, так как они были для нее символом победившей Науки. Может быть. Наука и являла собой что-то замечательное, но для Фелисити она была врагом всего живого на свете. Она была для нее каким-то кристаллическим образованием на обнаженной коре мозга, чем-то бесчувственным, бессмысленным и вместе с тем страшной угрозой, которая внушала ей страх так, как огонь внушает страх животным.

Вот почему Фелисити и прислушивалась так тревожно к тишине. Наконец, какая-то птичка чирикнула, а другая ей ответила. Во дворе расположенной неподалеку фермы затарахтел трактор. Хотя он тоже был порождением Науки, все же этот звук успокоил мисс Фрей. Она вздохнула с облегчением и начала собираться на работу. Времени у нее было достаточно, чтобы не спеша полем по тропинке направиться к школе.

Солнце еще висело низко на синем небосводе. Позднее день обещал быть жарким, но пока было свежо, и хрустальные росы дрожали на листьях и травах. Медлительные и терпеливые коровы, выходящие из своих стойл с облегченным выменем, смотрели на мисс Фрей без особого любопытства, а затем отворачивались, чтобы пощипать траву и задумчиво пережевывать жвачку.

Высоко в небе запел жаворонок, отвлекая ее от своего гнезда. Молодой дрозд подозрительно взглянул на нее с верхушки живой изгороди. Легкий летний ветерок продувал ее ситцевое платье и ласкал тело.

Вдруг в небе послышался слабый гул. Гул нарастал и перешел в рев. Затем над головой Фелисити раздался раздирающий уши вой, исходящий из сопел реактивного самолета — Наука в полете.

Мисс Фрей закрыла уши руками и закачалась, пока звуковые волны проносились над ее головой.

Самолет пролетел, и она отняла руки. Со слезами на глазах она погрозила кулаком вслед удаляющемуся реактивному зверю и всему, что он собой олицетворял, в то время как воздух все еще продолжал дрожать.

Коровы мирно паслись. Как хорошо, должно быть, родиться коровой, подумала Фелисити, ни тебе ожиданий, ни сожалений, ни тревог — полное безразличие ко всему, хорошему и плохому, созданному человеком; можно просто отмахнуться от всего хвостом, как от надоедливых мух…

Вой и скрежет самолета затихли вдали. Нарушенное спокойствие начало постепенно восстанавливаться. Но это не означало, что не может наступить день, когда потрясений будет так много, что ничего нельзя уже будет восстановить.

Репетиции смерти, подумала мисс Фрей, множество маленьких смертей, прежде чем наступит одна огромная.

Как глупо, что я принимаю это так близко к сердцу, что я чувствую себя виноватой перед всем человечеством… Ведь я не несу никакой ответственности за то, что происходит — даже не очень-то опасаюсь за свою собственную жизнь. Так почему же страх за всех и вся так сильно охватывает меня?

Фелисити прислушалась — ничто, кроме пения птиц, больше не нарушало тишину. Она снова зашагала к школе, ощущая легкий ветерок на лице и росу на ногах.

Когда Фелисити открыла дверь класса, класс, гудевший, словно улей, тут же замолк.

Ряды розовощеких детских мордашек в обрамлении длинных локонов, коротких волос или косичками, немедленно повернулись в ее сторону.