Александр Мееров - Сиреневый Кристалл

Больше трех месяцев Мурзаров, Юсгор и я все свободное время посвящали поискам материалов, так или иначе связанных с Вудрумом, его семьей, друзьями, учеными, с которыми он вел переписку. Сперва я никак не мог понять Ханана Борисовича. Мне представлялось пустой тратой времени его стремление расширить круг наших изысканий, выкапывать такие документы, которые, на мой взгляд, не имели прямого отношения к интересующему вопросу.

Сложность стоявшей перед нами задачи была в том, что Иван Александрович Вудрум не успел закончить работу, не свел накопленные материалы и соображения в единый труд. Сделанные им выводы были настолько смелы и так опережали взгляды современников, что публикацию их он считал преждевременной и даже невозможной. Достаточно представить себе состояние науки в дореволюционной России, чтобы понять, в каком положении находился ученый, выдвинувший подобную догадку. В письме к своему учителю и другу знаменитому ученому Парсету Иван Александрович писал: «Едва я намекнул о своих предположениях, как встретил не только непонимание, но и осмеяние хулителями самого различного толка и расцветки. Выпады их были столь резки, что некоторые, почитавшие себя умнейшими, договорились до необходимости самым добросовестным образом поисследовать мои умственные способности».

Сколько иронии и вместе с тем горечи в этих словах талантливого ученого, не нашедшего не только сочувствия, но и элементарного понимания. Неопубликованные материалы Вудрума дошли до нас в виде рабочих тетрадей и черновых набросков к докладу в Академии наук. Доклад этот он так и не решился прочитать. Он считал более целесообразным сделать его по возвращении из новой экспедиции на Паутоо.

Впервые на острова Паутоо Иван Александрович попал в 1891 году и пробыл там несколько лет, участвуя в работах голландской экспедиции Арнса Парсета. Вернувшись на родину, он принимается за обработку накопленных материалов, издает свои интересные историко-этнографические труды о Паутоо и паутоанцах, вскоре получает звание и должность профессора в Петербургском университете, но ни в своих трудах, ни в лекциях почему-то не упоминает о находке, которая по существу определила всю его дальнейшую жизнь.

Долго мы не могли установить, с чего началась работа Ивана Александровича над разгадкой тайны древнего Паутоо, что натолкнуло его на эту тайну. Вот здесь и сказалась обстоятельность Ханана Борисовича, стремившегося к исчерпывающей полноте списка людей, когда-либо общавшихся с Вудрумом. Нам удалось разыскать письмо Ивана Александровича, адресованное его университетскому товарищу, также путешествовавшему по островам Южных морей. В этом письме Вудрум картинно, с еще юношеским задором и радостью описывает заброшенный сотни лет назад маленький храм в джунглях и свою удивительную находку — уникальный обрядовый сосуд тонкой художественной работы. Сосуд этот не был высечен из камня, как это можно было предположить, а изготовлен наподобие плетеных корзин из стеблей и листьев растений, которые каким-то неведомым способом были превращены в камень и сохранили естественную окраску. Более внимательное изучение показало, что окаменение сосуда произошло в результате жизнедеятельности каких-то организмов, содержащих огромное количество кремния; они заполнили все клетки растений и почему-то погибли. Этот вывод навсегда лишил покоя ученого. Он решил во что бы то ни стало понять, что это за неведомые существа и почему найденный предмет оказался единственным.

Изучение черновых записей и рабочих тетрадей Вудрума доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение. От первой робкой записи до ошеломляющего своей смелостью окончательного вывода следили мы за ходом мысли ученого, неустанно искавшего решение задачи. Вначале заметки были отрывочны. Видно было, что, ведя большую работу в университете и географическом обществе, он только изредка мог заниматься решением столь волновавшей его проблемы.

В тетрадях, относящихся к 1896–1898 годам, Иван Александрович вновь и вновь обращается к историческим документам Паутоо в надежде найти хотя бы какое-нибудь упоминание о предметах, подобных найденному им сосуду.

И вот пришло принципиальное решение. Исполненная ликования запись на полстранички, датированная 30 июня 1898 года, и подчеркнутый красным карандашом вывод: легенда о Рокомо и Лавуме — вот ключ ко всему!

Иван Александрович спешит поделиться радостной новостью с Парсетом. Из письма видно, как много труда отдал Вудрум изучению и расшифровке легенды. Стараясь отбросить все мистическое, наносное, добавлявшееся из века в век, он стремится доказать, что в первооснове легенды лежат события, действительно имевшие место в истории древнего Паутоо.

«Легенда вплелась в историю», — вспоминает Иван Александрович слова Виктора Гюго, понимая, что сосуд — это лишь капля в море загадок, которыми полна древняя история островов Паутоо.

К сожалению, до нас дошли далеко не все письма Парсета, однако, изучая сохранившиеся, можно сделать вывод, что даже Арнс Парсет, задолго до Вудрума знавший о легенде, не сразу понял русского ученого.

«Теперь я на правильном пути, — писал Иван Александрович 5 августа 1898 года, — переброшен мост: сосудик — легенда. Есть ниточка, связывающая эти с трудом добравшиеся до нашего времени сигналы древности, и наша задача укрепить эту ниточку, превратить ее в прочный канат, познать, наконец, что же произошло много веков назад на островах Паутоо. Радость познания! Что может сравниться с этим прекрасным чувством? Поверьте, дорогой Парсет, я очень далек от того, чтобы обольщать себя надеждами необоснованными, но, мне кажется, я уже близок к решению главной задачи. Да, вы правы, современная наука, базирующаяся на объективном анализе фактов, не в состоянии еще объяснить всего, что утверждает легенда, поэтически воспевающая паутоанский Век Созидания. Но почему? Я наберусь смелости и отвечу вам: наука еще бессильна и легенда творилась не для нашей науки. Однако, согласитесь, людям, создававшим ее, были свойственны пытливость и дух дерзания. В легенде огонь поэзии, преклонение перед прекрасным, силой и тайнами природы и вместе с тем большая гордость могуществом разума и красотой побуждений человека. В легенде я улавливаю какую-то покоряющую подлинность, которой не могло коснуться время.

Вы пишете, дорогой Парсет, что легенда не исторична. Думаю, вы правы лишь постольку, поскольку она не выглядит историчной. Собственно говоря, мы очень мало знаем о прошлом человечества, так как история — это ложь. Да, ложь, быть может, самая благовидная из всех оттенков лжи, но все же ложь, ибо всякая история писана с чьей-либо точки зрения. Мы не всегда можем уловить, когда действительно менялись исторические события, а когда менялись взгляды на них. История пришествия Небесного Гостя, паутоанского Века Созидания написана с точки зрения жрецов, последователей легендарного Раомара. Убежден, совершенно убежден, что нам, стоящим на пороге XX века, надо суметь взглянуть на этот отрезок истории с нашей, реалистической точки зрения».