Владимир Михайлов - Восточный конвой [ Ночь черного хрусталя. Восточный конвой]

— Но нет и никакого другого.

— Прошлой ночью сожгли поселок; в следующую, может быть…

— Это нереально: ни одно новое правительство не станет начинать свою деятельность с таких поступков.

— Боюсь, что вы не поняли главного: в стране устанавливается — или уже установился — новый режим, фашистского типа. Могу напомнить: один из основных признаков таких режимов — полная бесконтрольность внутри и обильная дезинформация, направленная как вовнутрь, так и вовне. Я уже рассказал вам, что нам с доктором Рикс едва удалось предотвратить диверсию против Центра. А у вас ведь и реактор на ходу!

— Ну, он в полусотне миль отсюда, там полная автоматизация, ни одного человека. Ну хорошо, сумасшедшие могут найтись везде, и мы вам очень благодарны — вы подвергались немалому риску… Что же касается характера, который имеет новый, как вы говорите, режим, то, простите, в это трудно поверить. В наши дни, в нашем мире…

— А взрыв плотины?

Теперь говорили все шестеро, разговор стал общим.

— Ну, знаете ли, слова сумасшедшего — еще не доказательство. Просто бред. Тем более, как вы сами рассказали, он считал, что совершил… некоторые действия, но, как оказалось…

— Да, да. Я был на станции буквально несколько дней назад, — согласитесь, что такую диверсию нельзя провести без подготовки, плотина — не автомобиль; а там абсолютно ничего не было заметно. Другое дело — уровень воды повышался, действительно, быстрее обычного, и если при постройке плотины были допущены ошибки или злоупотребления…

— Я тоже не верю в гипотезу преднамеренного взрыва. Слишком уж… романтично.

— Вот именно — чересчур пахнет кинематографом.

— Во всяком случае, мы не можем выступить с заявлением такого рода. Наш престиж…

— Да поймите же! — Милов, утратив обычное спокойствие, едва не кричал, по сторонам уже стали оборачиваться. — Процесс может стать глобальным! Изменение характера цивилизации, отказ от многих производств, регулирование населения — все это неизбежно, и если этим немедленно не займутся правительства, то сделают другие — как это случилось здесь. В борьбе со всеобщим страхом смерти молчание и бездействие — плохое оружие! А другие тем временем говорят и действуют — но цели у них свои, совсем не те, что у нас…

— Дорогой друг, мы понимаем, что увиденное в городе не могло не подействовать на ваше восприятие событий, на ваше воображение тем более, что вы, как — м-м…

— Скажите: полицейский!

— Ну, назовем хотя бы так. Вы, естественно, должны болезненно воспринимать всякое отступление от принятого порядка — согласитесь, что профессиональное мышление полицейского не может быть чрезмерно широким и демократичным; зато мы, ученые, привыкли… Одним словом, мы не допустим никакого использования нашего радиоцентра — во всяком случае, пока обстановка не прояснится.

— Может оказаться слишком поздно, — сказал Милов мрачно.

— Мы так не думаем.

«Бесполезно», — подумал Милов. Он встал.

— Благодарю вас, господа, за то, что вы меня выслушали.

— Господин Милов, — услыхал он сказанное вдогонку. — Нам не хотелось бы, чтобы вы расхаживали здесь с оружием. Мы не привыкли, и к тому же это могут увидеть женщины, дети…

— Я приму это к сведению, — сказал Милов учтиво. Ева тоже встала и догнала его.

— Я с вами Дан.

— Доктор Рикс — сказал кто-то из шестерки, — нужно, чтобы мистер Милов как следует отдохнул, пришел в себя. Позаботьтесь об этом.

— О, разумеется, — сказала она, улыбаясь. — Поужинаем, Дан, и поднимемся ко мне.

Он взглянул на нее. Да пропади все пропадом, — подумал он. — Почему мне должно хотеться большего, чем остальным? Мне сейчас ничего, кроме нее, не нужно. Я-то выкручусь и ее хоть на руках, хоть в зубах, но вытащу, а эти — пусть подыхают под обломками вместе со своими мнениями и традициями. Зато те, кому удастся выжить, поймут, наконец, что к чему…

Они поднялись на лифте, подошли к ее двери.

— Чувствуй себя, как дома, — сказала она.

— Это значит — приготовиться мыть посуду? У тебя тут хорошие запоры?

— Чего ты боишься, у тебя же оружие, — упрекнула она.

— Зарядов нет.

— Сейчас проверим.

Кажется, два или три раза звонил телефон, но никто и не подумал обратить на него внимания. Прошло черт знает сколько времени, пока они в первый раз пришли в себя. Комфортабельная комната, небольшое жилище рядом с кабинетом врача, была наполнена их дыханием. Сознание возвращалось медленно. «Ах ты… русский, — неожиданно она не нашла другого слова. Но тут же исправилась: — Мой человек. Знаешь, я с первого взгляда поняла, что в тебе есть что-то… такое». «Конечно, — откликнулся он, — какой еще дурак, кроме русского, станет тащить на себе женщину столько километров, чтобы сделать то, что можно было еще на берегу, в кустах… А ты кошка». «Ну нет, там тебе до этого было еще очень далеко… Почему — кошка?» «Не уверен, но ощущение именно такое». «Поэтому ты ласкаешь меня так нежно? Можно подумать, что ты мальчик, а я у тебя — первая в жизни, — она засмеялась безмятежно и счастливо. — Попробовал бы ты сказать иначе». «Это правда». «А почему все-таки кошка?» «Потому что ты сказала — с первого взгляда. Но мы встретились в темноте. Бели ты там смогла увидеть меня, значит — кошка». «Я — сиамская, — сказала она. — Но тебя действительно почувствовала сразу — угадала по голосу». «Знаешь, я только сейчас понял: там, на берегу, я страшно ревновал к Граве. Ты так к нему прижалась…» «Ничего. Зато сейчас я прижмусь к тебе… вот так…» «Ты… — проговорил он, снова теряя рассудок».

Во второй раз они очнулись, когда было уже совсем темно. «Раз, два, три, четыре…» «Что ты считаешь?» «Подожди, дай закончить. Дюймы. Ну, разве можно пользоваться этим, нападая на маленькую, усталую женщину? Ты маньяк, вот ты кто. Ты долго тренировался перед тем, как наброситься на меня?» «Я проходил специальную школу в Тибете, — сказал он, — и сдал экзамены, и только тогда получил разрешение разыскать тебя. Мне сказали, что ты — моя половинка». «Они угадали, — ответила она, — и в этом твое несчастье». «Почему?» «Потому, что кончилась твоя привольная жизнь. Теперь ты не избавишься от меня ни в этом, ни в том мире». «А ты веришь в тот мир? — спросил он серьезно». «Конечно — иначе этот ничего не стоил бы». «Ладно, — сказал он, — согласен и на тот. Но и ты никогда больше не станешь прижиматься ко всяким сумасшедшим». «Сейчас тебе станет очень смешно, — сказала она. — Потому что на самом деле я себе позволяла очень редко. Разве что на словах». «Почему?» «Потому, что когда изображаешь себя такой, вы, мужчины молчаливо признаете за мной право выбора. И не лезете так нагло, как к другим, изображающим робость и неопытность». «Может быть, — согласился он — но только я никогда не лез нагло. Не умею». «Тебе так не больно?» «Нет, — сказал он — позволяю тебе это, и еще многое другое». «Совсем темно, — сказала она, когда прошел еще, быть может, час. — Странно, что все спокойно. Может, мы и вправду ошибались?» «Ну и черт с ним». «Смешно, но я жутко голодна. Зря мы не взяли ничего с собой. Спустимся, поедим чего-нибудь». «Ох, — сказал он, — это слишком трудно: придется одеваться, я подозреваю, что на тебе сейчас ничего». «В самом деле? Господи, до чего неприлично. А еще хуже — что и ты совершенно голый. Ну что же, пойдем так, не станем терять времени на одевание». «Я могу, — сказал он. — Но я уже говорил, что нет патронов». «Зачем они тебе?» «Стрелять в тех, кто там сразу набросится на тебя». «Я думаю, — сказала она, — что им сейчас не до этого. У них свои проблемы, — да и жены рядом». «Все равно могут, — сказал он. — Это будет своего рода ремиссия — перед смертью». «Почему перед смертью? — она повернулась на бок и приподнялась на локте». «Потому что те нападут. А здешний люд — никудышные вояки, да и оружия нет…» Эти слова окончательно вернули их в тот мир, что находился за стенами комнаты. Ева встала и начала шарить вокруг в поисках белья и одежды. «Зажги свет, — посоветовал он». «Да, — ответила она, — я как-то забыла об этом…» «Тут обо всем на свете можно забыть, — мысленно согласился он, — да и стоило бы». Вспыхнул свет. «Обожди еще минутку, — попросил он, — постой так». Ева повернулась вокруг оси, словно манекенщица. «Устраивает?» «Теперь побыстрее одевайся, — сказал он, — не то я ослепну, а слепой — никудышный стрелок. Хотя на худой конец могу и по звуку». Он встал с кровати. «Черт, голова кружится». «Я же говорила — пора поесть. Дети должны питаться регулярно и качественно. Я имею в виду тебя». «Ты просто боишься, что я сожру тебя, если ты не подсунешь мне чего-нибудь другого». «Ну, — сказала она, — кошек не едят». «Знаешь, бывает, что и кошек, и не только…» «Не надо, — сказал Ева, — мне противно». «Извини, не буду, — ответил он и подумал: все-таки мы из разных миров. Во всяком случае, по происхождению, хотя сейчас мы с ней — один мир, неразделимый».