Оксана Обухова - Циклопы. Тетралогия

– Ты чо, глюколов позорный, нос "припудрил" и совсем, в натуре, нюх потерял?

Сухотский машинально втянул голову в плечи. Оглянулся – в прихожей только старикан, Завянь в душе распевает.

– Да что вы, дяденька! – изобразил смущение на всякий случай. – Я как бы к Боре с разговором…

Дяденька протянул глюколову хрустящую зеленую бумажку и буркнул:

– Ченч, Сухотский. Меняем и отваливай.

Сухотский деликатно оттолкнул дедовскую руку с денежкой:

– Мне надо с Завянь потолковать. Он обещал мне тачку выправить…

– Свистеть перед девочками малолетками будешь, – оборвал Завьялов. – Никакую тачку Боря выправлять не обещал.

– Но я только, как бы, перетереть хотел…

– Ты вначале Арсену бабло за покалеченного "мерина" зашли. А потом о других делах перетирай.

Глаза непонятного старикана буравили Сухотского непримиримо и пронзительно. Сержу показалось, что он, реально, чего-то сегодня попутал – либо с дозой, либо с нервами. Поскольку небывало странное раздвоение имело место: глаза видят старика, а уши слышат, печенка ощущает – Борю.

"Да ну их на хер этих родственников!" – подумал Серж, произвел обмен пакетика на деньги и был таков.

После ухода Сухотского Борис сходил на кухню и вымыл руки. Сухой представлял из себя наиболее мерзкий тип наркодиллера: сам "сидел" крепче некуда и других вовсю подсаживал.

– Разгребусь с делами, выполню намеченное: уработаю урода, – не заметив, что разговаривает вслух, пробормотал Завянь. – И Коля впишется с огромным удовольствием.

В пай-мальчиках Завьялов никогда не числился. Избыточными приступами ханжества тоже не страдал. В нежной юности Завянь попробовал в с е. И если уж совсем по-чесноку, с Мариной-амазонкой расстался совсем не из-за дури. Все как-то вдруг само собой р а з л а д и л о с ь. Он начал замечать разбросанные вещи. По утрам – потеки туши на неумытом с вечера лице и в обязательном порядке подгоревшую яичницу. Нечищеную обувь, измятую блузку, громкий хрипловатый хохот стал бить по ушам назойливо и резко…

Что было изначально – прозрение или подозрение, не угадать. После происшествия в ванной, Завьялов начал пристально п р и г л я д ы в а т ь за подругой; вгляделся – обмер: что их связывает?!

Обоюдная безбашенность – любовь к экстриму?

Незабываемый момент, когда, после дикой гонки по трассе, вылезаешь из спорткара и целуешь девушку, сбежавшую к тебе с трибуны… От вас одинаково, чуть по звериному разит – а д р е н а л и н о м. Ее хриплый хохот отзывается в ушах, как продолжение гонки, рычание мотора. Она сама рычит и виснет, твои руки стискивают ее ловкое тело крепко-крепко, как руль, как рычаги! она не стонет и не охает, а – радуется и вопи-и-и-ит!!!

Подруга. И единомышленница. Ее заводит тоже, что и тебя.

Но гонка была на прошлой неделе. А твой гоночный костюм, три дня провалявшийся выстиранным в стиральной машине – протух. Закис, как половая тряпка.

Его нужно было элементарно вынуть из машины и развесить!

Ты много не требуешь!

Но тебе не дают даже этой малости. Не удостаивают. Так как ПОДРУГА – не прислуга.

И появляется досада: ты не заслуживаешь мало-мальски крошечных усилий.

Паршиво. Завьялов чувствовал себя сексистом-шовинистом, но ничего не мог с собой поделать. Его стала раздражать любимая звероватая амазонка. Она была – исключением в череде его любовниц. Он с испытанием – не справился.

И тем признанием ее утешил.

…Завьялов тискал в отмытой бомжеской руке пакетик с невесомым порошком; каждый раз при упоминании любой дури на него накатывали воспоминания об амазонке. О Маринке. Он думал о Маринке, хотя имел и собственный единичный опыт общения под коксом.

Лет семь назад Завьялов залетел на крутой тусняк. В то время у него была девушка, мечтающая о славе Спилберга: подруга с камерой не расставалась даже в туалете: сидела на толчке не с газеткой, а с камерой беседовала, делилась впечатлениями. Борису радушно предложили втянуть вместительный кусок дорожки, он, не шибко думая – поддался…

На следующий день…

– Завянь, зацени какой ты здесь прикольный!

Боря глянул на цифровой экранчик камеры… И стиснул зубы.

Вчера ему казалось, он был веселым и раскрепощенным парнем. Он заразительно ржал над собственными шутками, изображал убойный танец живота, перецеловал всех девочек, шампань глушил из горлышка… Но в основном – болтал.

Вчера казалось – изрекал.

На следующий день, прослушав то, что н ё с, едва не поседел от ужаса! "Поразительные" сентенции зазвучали ублюдочным мычанием. Шутки переозвучились в низкопробную слюнявую пошлость. Приставание к хохочущим девицам и танцы…

Захотелось удавиться.

Но опыт был получен. Как ни крути, узнал – под коксом он звенит ведром и веником молотит, как абсолютный фофан – не удержишь. Сегодня, уже зная, как на него воздействует этот наркотик, решил р а с к р е п о с т и т ь пришельца Кешу знакомыми реакциями родного организма. Спиртное Бориса на безудержную болтливость не слишком подвигало, для разговора по душам потребуется литр. Но жаль травить собственный организм. Да и зачем терять время на накачку, если есть иная, действенная метода?

Кеша смотрел на дорожку из белого порошка и обрезок широкой трубочки для коктейля, как неандерталец на шампур:

– Это…, то, что я думаю? Или…

– Это то, что ты думаешь, Кеша. Вставь трубочку в нос, зажми одну ноздрю, втяни…

– Борис Михайлович…, – пораженно прошептало тело-Иннокентий, – я никогда не слышал…, чтобы ВЫ…

– Враки, Кеша, враки, – убедительно соврал Завьялов. А сам подумал: "Любопытно. Кеша собирал про меня информацию? Ее для него к т о – т о собирал?.. Пожалуй – дорогого стоит…Тогда какой здесь выхлоп? И стоит ли соваться?!"

Но Иннокентий с удивительным послушанием уже "пылил" ноздрей. Реакция – пошла. Причем стремительно. На мягкий подголовник дивана откинулся уже совсем другой "Борис Завьялов": задумчивый улыбчивый ушлепок.

Завянь дал телу время на полноценное погружение в нирвану. (Болтливость нападет немного позже, сначала мы чуть-чуть поулыбаемся.) Ласково поглядел на собственный разомлевший организм и приступил с простейшего вопроса. Для смазки и разгона, так сказать:

– Кеш…, а Жюли – красивая?

Тело шлепнуло ресницами, причмокнуло губами:

– Божественно…

– Ты ее любишь?

– Угу.

Разговор пока что клеился и продвигался – вяло. Кеша безвольно плыл по кокаиновой волне, водил глазами по потолку…

– Кеш, а Жюли…, она – кто? – чувствуя себя папашей Мюллером, использующем на допросах изощренные методы давления, поинтересовался Боря.

– Моя жена.

"Ого! не дай бог, реально – наша! – Борис стремительно прогнал эту мысль по голове: – Жюли, Жюли… Проститутка что ли? Эскорт? Нет, не эскорт, там имена другие – Кристина, Изольда, Василиса на любителя… Жюли попахивает стриптизом из того же Конотопа… Черт!!! А если они меня женили и грохнут из-за хаты?!?!"