Сергей Минцлов - Царь царей...

— Ничего, пустяки… — возразил Павел Андреевич. — Итак, мы остановились…

— … на том, что разбили три стакана, — перебил Михаил Степанович, опасаясь продолжения бесконечного спора, не раз подымавшегося между учеными, — и этим удовольствуемся и перейдем к другому вопросу, не правда ли? Что же мы теперь предпримем, Иван Яковлевич?

— Вы что предпримете — не знаю, а у меня решено-с! — ответил Иван Яковлевич, откидывая голову назад и закладывая руки за спину.

Антон, собравшийся уже уходить, остановился с подносом в руках, на котором возвышалась груда битого стекла, кусков лимона и ложек, и стал слушать, не сводя глаз со своего барина.

Иван Яковлевич взглянул на Антона и продолжал, отчетливо выговаривая каждое слово:

— Весной я отправлюсь в Сибирь-с!

Старый лакей обвел глазами своих гостей, как бы надеясь встретить в них сочувствие к состоянию здоровья его барина, и затем опять пристально уставился на него.

Михаил Степанович быстро подошел к ученому и протянул ему руки.

— Я с вами, Иван Яковлевич! — воскликнул он. — Я и мечтать не смел о таком счастье! Всюду вас свезу и покажу все!

Антон круто повернулся и пошел, потряхивая головой, к выходу.

— Я так и рассчитывал, — ответил Иван Яковлевич. — Старик мой сердится, — вполголоса добавил он, когда фигура лакея скрылась в дверях. — Я заявил ему, что в апреле поеду в Сибирь, а он на дыбы! «Что мы, жулики, говорит, что ли какие? (Это «мы» его бесподобно)! Так и тех силком тащат. А нам зачем туда?»

Раскатистый смех Павла Андреевича огласил комнату; он весь так и заколыхался в кресле, как студень на блюде.

— Да ведь, понимаете, извел меня! Уставит свои буркалы, вздыхает и все головой покачивает. Ну, да я ж его проучу! — с негодованием заключил Иван Яковлевич, дернув пенсй на носу своем — Волю ужасную забрал! Наказание, я вам скажу, иметь при себе человека из бывших крепостных своих… — уже другим тоном, как бы жалуясь, заговорил ученый. — Воображает, что он все еще дядька мне и что я под его опекой!

— А ведь дня не прожили бы без него, сознайтесь, — заметил Павел Андреевич.

— Ну, уж и дня?.. — Иван Яковлевич проговорил это не то с вопросительным, не то с недоверчивым видом.

Позвякивание стаканов и ложек в соседней комнате возвестило о приближении Антона. Иван Яковлевич круто повернулся спиной к двери и, повысив голос, обратился к Михаилу Степановичу.

— Итак, решено: в апреле мы едем. Я вас попрошу, дорогой мой, взять с собой человека, так как Антона я не беру…

Антон, о котором шла речь, вдруг остановился с подносом в руках среди зала; ложки зазвенели на блюдечках еще явственнее.

— Хорошо… — сдерживая улыбку, ответил молодой человек. — Мой Василий — молодец, он и один управится.

— То есть это как же-с? — взволнованно заговорил Антон, подходя и сунув поднос на стол; негодующие глаза его уставились на господ. — Я-то, стало быть, вам больше не нужен стал?

— Нет, отчего же… — отворачиваясь и стараясь принять равнодушный тон, возразил Иван Яковлевич, — ты нужен… дома останешься…

— Дома-с?! — негодование прорывалось в голосе старика все более и более. — Что ж я, мебель или кошка, что ли, чтобы дома-то оставаться?!

— Да ведь ты же сам не хотел ехать? — возразил ученый.

— Кто в Сибирь сам ехать захочет! А коль вы дошли до того, нешто пущу я вас одного? Оберут вас там всего; платок вот или пинсне свое — и тех без меня не знаете, где взять! А уж чтоб вам какой-то там Василий услужал — этого не будет-с! — решительно заключил он, тряхнув головой и бросив сердитый взгляд на Михаила Степановича, которого считал — и весьма справедливо — виновником всей кутерьмы. — Я поеду-с!

— Ну вот и прекрасно! — расцветя торжествующей улыбкой, заговорил Иван Яковлевич, — и чудесно, и говорить, стало быть, не о чем, очень рад! Приготовляйся теперь понемножку, обдумай, что взять надо. Впрочем, тебе Михаил Степанович все скажет. И никаких бед не случится с нами, — все будет отлично, не хуже, чем здесь!

Густые брови Антона поднялись на лоб и пошевелились, как усы у сомневающегося таракана.

— Да уж все едино-с… — голосом чревовещателя произнес он. — Я человек старый, недолго осталось на свете жить, а вот вы-то о себе подумали бы…

— Ну, ну, ну!.. — Иван Яковлевич замахал на него руками. — Не мели, пожалуйста!

— А знаете что, дражайший Иван Яковлевич? — проговорил Павел Андреевич, молча созерцавший все время лужу на полу.

— Что?

— И я с вами увяжусь. Возьмете?

— Голубчик! Да еще бы, очень рады будем!

— Чем больше народа, тем лучше, — заметил Михаил Степанович. — Вам, Павел Андреевич, богатая пожива будет: кости ископаемых там в изобилии!

— Потому-то и тянет меня с вами!

— А я еще спутника приглашу: он нас дичью всю дорогу снабжать станет, — сказал Михаил Степанович.

— Чудно, превосходно! — радуясь так удачно складывавшимся обстоятельствам, заявил Иван Яковлевич. — А кто он такой?

— Помещик полтавский, некто Горленко. Охотник и страшный любитель бродить; уж он давно просил меня захватить его с собой в экскурсию.

После скромного обеда гости стали прощаться, условившись съехаться 1-го апреля в Москве и оттуда вместе трогаться дальше.

Все были довольны; даже суровый Антон несколько прояснился к вечеру вместе с погодой и, сидя с давним приятелем-дворником на тумбах у ворот, не без юмора поведывал ему о затеях бар.

— Кости, вишь, поедут собирать в Сибири. Черепков теперь да бумаг уже будет с нас: полна квартира!

— Кости?! — ужаснулся бородач-дворник. — И твоего соблазнили на это? Чьи же такие кости?

— Да уж чьи попало, значит: свинячью найдут, свинячью возьмут, человеческую — человеческую…

Дворник покрутил головой.

— Ска-ажите на милость!.. И к чему же это им они, кости-то, нужны?

— К чему? Примеривают все: приложат свинячью кость, скажем, к собачьей или телячьей и глядят, подошла или нет. Поглядят, поглядят — другую приложат. Дело будто делают! От ума все…

Дворник опять покачал головой.

— Поди ж ты!.. — заметил он, помолчав. — С сытости-то что с человеком делается! Одному она брюхо пучит, другому в мозги кидается. Да зачем им за таким добром в Сибирь ехать? У меня, мил друг, в сарае костей этих с кухонь пудов десять лежит. Предоставь им, недорого возьму.

Антон несколько презрительно прищурился на дворника.

— Нешто они годятся? Такие нужны, чтоб сгнили, чтоб распознать ничего нельзя было. Тут-то и скус для них! А эти что: взял в руку и видишь сейчас, откуда и как она надлежит. А гнилой-то они сколько времени развлекаться станут?

— Н-да… — протянул дворник.

— И спорят еще из-за них как: нонче стаканы перебили. Мой правильно говорит: душа в человеке важнее, а тот-то, медведь московский, кость, твердит. Мой опять свое: душа, а тот — кость. Душа! Кость! Да ка-ак ахнет по подносу кулачищем — так все и зазвонило об пол!