Юрий Слащинин - Боги в изгнании (Художник В. Шершнев)

Опустились они на той самой площадке, где встречался Ворх со своим эгрегером. Ладен осталась со спящим Гуликом во флайере, а Виза повели к черноте открытого дверного проема.

Пока Виз шел до двери, он мысленно цеплялся за Ладен, и она тоже держала мужа в своем ментальном объятии. Отдаляясь, они оставались единым целым и, как в порыве нежности, передавали друг другу только импульсы чувств: «Боюсь за тебя». — «Любимая, береги сына». — «Они отпустят тебя, ты не виноват ни в чем!» — «Конечно. Я люблю тебя, люблю…» — «Я не могу без тебя. Слышишь меня, слышишь?…»

В Билярге металла было больше, чем в обычных зданиях, и связь оборвалась,

как только Виз скрылся в дверном проеме.

Широкая в плечах и бедрах сильная женщина разминала парализованные мышцы Кари, бесцеремонно поворачивала ее на чьей-то постели, трясла, давила до боли, вызывавшей стоны баянны, и, отыскав таким образом новый очаг поражения, энергично убирала его, восстанавливая подвижность мышц. Кари покорилась чужим рукам, только старалась не встречаться с глазами женщины, заметив в них презрительную иронию. В первый момент баянна не поняла этого красноречивого осуждения и даже рассердилась: за что? Получила такой удар, а ее еще осуждают! Но постепенно до Кари доходил весь ужасающий смысл происходящего: ведь она привезла в Габар кселенза, да еще Верховного, как оказалось, и влюбилась в него внушенной любовью. Но и этого ей было мало, казнила Кари себя, вспоминая унизительно легкомысленный меск и свою беспомощность, рабскую робость в момент, когда могла мановением мысли остановить его, рвавшегося к глайдеру. И даже взлетевшего на глайдере могла настичь и швырнуть на скалы, но не сделала ничего. И за все это было теперь стыдно, так что больше не открывала глаз, боясь встречи со взглядом женщины. В комнатку заглянули, и кто-то спросил деликатно:

— Может, нужна помощь?

— Скажи, что сейчас придем, — ответила женщина и махнула рукой, приказывая закрыть дверь. Добавила, уже обращаясь к Кари: — Не терпится им, видишь ли… Тебе легче стало?

— Отпустило, — пошевелилась Кари и вдруг захлебнулась, закашлялась, ошеломленная громадной пригоршней мокрого снега, опущенного на ее лицо.

Стряхнула снежную кашицу с лица и увидела, как женщина зачерпнула откуда-то снизу новую пригоршню снега и собралась бросить его на обнаженную грудь больной. Кари попыталась увернуться, но только беспомощно дергалась в сильных руках женщины, размашисто растиравшей ее холодным и противно мокрым снегом. Пискнула:

— Не надо. Хватит.

— Надо! Я врач. Звать меня Дава, — представилась женщина.

Она насухо вытерла Кари, одела в теплый, ворсистый изнутри костюм, и по мере того, как проделывала все это, взгляд ее теплел и на лице появилась улыбка с оттенком любопытства, а потом даже некоторой гордости — вероятно, за результаты своей работы. — Вот ты и красавица опять. Пошли.

— Нет, — запротестовала Кари. Необходимость куда-то идти, а действовать против Ворха, вызвала протест. — Я не могу… Я должна его прежде увидеть.

— Ворха?! — насторожилась Дава. — Как ты его найдешь?

— Это не проблема, — присела Кари на край постели, и взгляд ее устремился в пространство.

— Ты что задумала? — вцепилась ей в плечи Дава и тряхнула, привод = в чувство. — Тебя ждут наши. Тадоль-па и все… Это не твой секрет, чтобы рисковать им. Ты наше оружие, слышишь! Наше!..

— Я понимаю. Но я ненадолго. Только посмотрю на него и… вернусь сюда

— Предстанешь перед ним такой вот, — скривилась Дава, утрирование изображая перекошенное лицо Кари, и, когда та кинулась к зеркалу, спросила: -

Это он так изуродовал тебя за любовь? И влюбил, конечно, гипнотером?! Знаешь как они это делают?

— Знаю, — выдохнула Кари, теряя силы. Искать Ворха, конечно же, было бессмысленно. О чем говорить? Что выяснять, когда все ясно.

— Пойдем. Ждут.

— Но я… — Кари обеспокоенно уставилась на Даву.

— Твоей красоты хватит на сотню женщин. Идем…

Они прошли в узкое, длинное помещение, заполненное народом. По экранам, составлявшим мерцающие ряды, Кари узнала диспетчерскую, в которой была вчера. Где-то впереди, за спинами плотно стоящих, а далее-сидящих рабов, слышался тихий и такой близкий голос Тадоль-па. Кари надо было пройти к нему, но спины, тесно прижавшиеся друг к другу, не отреагировали на ее толчки.

— Дайте пройти, — развернув две спины, как створки дверей, Дава шепнула следующим: — Расступись, Кари идет.

Расступиться было невозможно, разве лишь склонить головы. Это позволило Кари увидеть согнутую фигуру Тадоль-па, обратившего взор на вход, где послышался говор; он увидел Кари, обрадованно замахал ей, чтобы скорее пробиралась к нему. Кари ткнулась раз-другой и, поняв тщетность своих попыток, поднялась над головами, полетела к Тадоль-па, вызывая суеверный ужас и немое оцепенение рабов. Опустившись возле Тадоль-па, она обхватила его руками, повисла на нем и зарыдала, не в силах сдержать и колыхнувшуюся в душе нежность к самому близкому существу, и радость от сознания, что все трудное осталось позади, и непонятное отчаяние от предчувствия, что с этого момента все в ее жизни приобретает другой смысл. Она рыдала. Ронял слезы и Тадоль-па, безуспешно пытавшийся успокоить Кари. Сумрачно притихли рабы.

— Это истерика, — сказала Дава, пробившаяся к Минтарлу. — У нее полнейшее истощение энергетического поля. В таком состоянии она, вам ничего не скажет.

— Она уже все сказала своим полетом, — заметил Минтарл и распорядился: — Уведи ее.

Дава подошла к Кари, приложила к ее затылку руку и сама передернулась от волной прокатившегося по ее телу напряжения. Подхватила мгновенно уснувшую Кари на руки, как ребенка, и, успокаивающе кивнув Тадоль-па, мол, делается все как надо, унесла ее через запасной вход под восторженный шепот.

Кари спала. Такого сладкого сна у нее не было, наверное, за всю жизнь. Это был первый сон на свободе, когда не надо вставать в предписанный час, а потом весь день спешить, ловчить, изощряться — производить тысячи дел под ментальным контролем, подстегиванием психопарализатора и вечным страхом лишения тела или жизни. А тут она в блаженстве просыпалась, оглядывала чистенькую и до глухоты тихую комнату с вечно сидящей в каком-то странном, опутанном проводами кресле Давой, улыбалась ей и опять уплывала в сон, как в тихую, ласковую реку.

Вскоре паузы между сном увеличились, и Кари могла уже переговариваться с Давой.

— Ты меня лечишь?

— Лечу.

Меня никогда не лечили так… Расскажи, что ты делаешь.

— В общем-то ничего особенного, — улыбнулась Дава, поднимаясь со своего необычного кресла. Она подошла к Кари, отодвинула присоединенные к ее телу провода и присела на край кровати. Рассказывая, водила рукой над Кари, не дотрагиваясь до покрывала, но та чувствовала, как за рукой Давы прокатывалась по ее телу какая-то волна. — Все живые существа имеют кроме кровеносной, лимфатической и нервной системы еще и энергетическую систему.