Юрий Слащинин - Боги в изгнании (Художник В. Шершнев)

Утром Кари пришла в диспетчерскую посвежевшая, веселая. Одетая в белое платье кселензянки, неизвестно каким образом появившееся у нее, с высокой прической, она легко и вместе с тем гордо прошествовала к столу, поприветствовала онемевших, восторженно взиравших на нее мужчин. Вроде бы прежняя, давно каждым любимая и обожаемая, Кари вновь поражала их обновлением, светящейся красотой немыслимого совершенства.

— Прошу извинить за опоздание, — сказала она, усаживаясь в подставленное Минтарлом кресло. Оглядела стол, увидела в руках диспетчеров белковые брикеты и, кивнув на приготовленный для нее флакон с соком скаракосты, распорядилась:

— Разлить всем.

— Нет, — заявил Минтарл.

— Не надо нам, — замахал руками молоденький Ойлен.

Кари поняла: настаивать бесполезно.

— О чем разговор шел? — спросила она.

— О новой нравственности, — ответил с готовностью Ригцин.

— Суть которой, увы, останется старой, — добавил Тадоль-па. — Все упрется в вечный вопрос — как распределять блага.

По заслугам, — сказал Минтарл как о само собой разумеющемся. И, подкладывая в тарелку Кари грибов, добавил: — Больше дал — больше получил. Просто и понятно.

— Беда в том, что каждый считает, что дает обществу больше, чем берет, — сказал Тадоль-па.

— А мы разрешим брать. Бери каждый, сколько хочешь, — убежденно произнес Ригцин.

— Не получится, — улыбнулся Тадоль-па. — Нелегко удовлетворить запросы в пище, одежде, в удобствах быта. Но еще труднее удовлетворить потребности информационные для интеллектуального развития. А потому всякое распределение благ должно осуществляться по справедливости.

— А что такое справедливость? — спросила Кари.

— Признание равноправия.

— Утопия, — сказал Минтарл с насмешкой.

— Зачем же так категорично, — поднялся из-за стола Тадоль-па и пошел вокруг «Разумника», на ходу формулируя мысль: — Справедливость не утопия, а насущная необходимость новой формации. Смотрите, что получается. В своей жизни мы пользуемся благами, созданными другими или накопленными обществом за многие тысячелетия: это достижения науки и культуры, энергостанции, города, дома, продукты питания — да все-все вокруг. А потому главным правилом нашей жизни должны быть справедливость и равноправие в использовании этих общественных благ, так как наши личные добавления всегда мизерны. Нет нравственности без справделивости, как нет справедливости без равенства!

— Пожалуй, это правильно, — поддержал Тадоль-па Минтарл.

— Ты заявил: надо распределять блага по заслугам, — уколол его Ригцин. -

«Больше дал — больше получил»…

Под насмешливым взглядом Ригцина Минтарл попытался пробраться сквозь дебри своих перепутавшихся представлений:

— Я к тому говорил, что у каждого из нас будет семья… и дети. Каждый захочет постараться для них… Чтобы стали счастливее нас… Я против наследования богатств, когда оставляется много. А когда немного, то можно, по-моему.

Детям нужна любовь, а не наше имущество, — ответил Тадоль-па. — Ведь жизнь не исчерпывается потреблением, она жаждет творческой плодовитости. Для детей разумнее создавать не личные наследуемые богатства, а более развитый, чем достался нам, общественный потенциал. Пусть принимают его и творят дальше. А вот чтобы творили, а не превращались в потребителей полученного, надо создать им правила жизни, направленные именно на укрепление общественных начал. Как я это понимаю? Когда-то самым выгодным было грабить. И общественное мнение поощряло грабителей, объявляло их своими героями. Потом выгоднее стало эксплуатировать, и фокус симпатий переместился с грабителей на эксплуататоров. А в обществе, построенном на справедливости и равенстве всех, нравственным может быть только общественная полезность.

— И мирные добродетели, — сказала Кари.

— Да, — кивнул Тадоль-па. — Можно принять такую заповедь: делай для других так, как хотел бы, чтобы другие делали для тебя.

— Заповеди-это законы, что ли? — спросил мрачно Минтарл. — Мало их было, чтобы опять писать?

— То были законы кселензов, ограждающие их интересы. Теперь будут законы наши, — сказал Тадоль-па. — Что тут непонятного тебе?

— А сами вы не видите, что ли? — удивился Минтарл и показал взглядом на задумчиво притихшую Кари. — Какие законы могут быть установлены для всемогущих? Вчера она, вот так же сидя здесь, мановением мысли где-то в океане столкнула корабль с айсбергом, позавчера взорвала склад аккумуляторов… Какими законами можно ограничить таких?

Кари с интересом прислушалась.

— Законами, самими для себя установленными.

Кари подумала и отрицательно мотнула головой.

_ Нельзя заставлять каждого решать заново для себя, можно убить ближнего или нет. Кроме того, в самом высокоразвитом обществе может оказаться индивид е агрессивными инстинктами. Значит, что-то должно ограничивать этот генетический сбой. Мне кажется, надо сделать так, чтобы каждый знал, что огонь горячий, пробовал он его рукой или нет.

— Так ты за законы? — удивился Минтарл.

— Почему ты удивляешься?

Не удивляюсь — постигаю. Ты можешь — «за». Я могу, он, они… Но ведь получить могущество может индивид с генетическим сбоем, как ты говоришь. И пренебрежет твоим законом.

— Не моим, а общественным. Установленным большинством.

— Я всю жизнь имел дело с большинством. И вынес убеждение, что возглавляет его — меньшинство. Во все времена всякая новая истина зарождалась в малом круге лиц, хотя бы потому, что первый раз она приходила на ум кому-то одному. А если я в силу своей отсталости не соглашусь с этим умником? И не подчинюсь даже сгруппированному им большинству? Будучи всемогущим, конечно, как бог.

— Путаешь понятия, — вернулся к столу Тадоль-па. — Мнение становится общественным не потому, что его навязали большинству. Наоборот, большинство принимает это мнение от своего индивида как ответ на возникшую задачу. Поэтому разумнее не противопоставлять себя «умникам», а создавать им условия для того, чтобы они свободно находили своих сторонников и несли в жизнь новые истины… Что касается ссылки на могущество, то, должен сказать, это древнейшая уловка. Идет к нам, наверное, с тех времен, когда первый наш пращур вооружился дубинкой. Потом потрясали копьями, пушками, ядерными бомбами и требовали себе особых привилегий.

— А я бы предложила для всех один закон, — сказала Кари и, выждав, когда все взгляды собрались на ней, договорила: — Любовь!

Ее слова, заметила Кари, вызвали какую-то странную реакцию.

— Красиво, — сказал Ригцин, потупясь.