Сергей Абрамов - Канатоходцы (Роман, повести)

— Сюрприз.

— Долго еще?

— Пришли, — сказала она, оглянулась, свернула за угол, потянув меня за руку, толкнула плечом дверь какого-то подъезда. — Сюда.

Мы спустились в полуподвал, открыли скрипящую дверь, прошли по темному коридору со множеством кабелей, протянутых прямо по стенам, подошли к стальной двери с вечной надписью о нежелательности посторонних. Линнет постучала негромко, и из-за двери спросили:

— Кто нужен?

— Почта для Седьмого, — сказала Линнет.

Дверь открылась. На пороге стоял невысокий плотный старик в сером комбинезоне с красной нашивкой на рукаве. На ней были вышиты три скрещенные молнии. «Электрохозяйство района», — догадался я.

Старик отступил, давая дорогу.

Мы прошли через низкий машинный зал, поднялись по ступенькам к стеклянной будочке в конце его.

— Входите. — Голос был мне знаком.

В тесной комнатке — судя по оборудованию, пультовой — на табуретке сидел Мак-Брайт, а рядом на стуле — незнакомый мне человек лет сорока.

— Привет, Чабби, — сказал Мак-Брайт. — Знакомься.

Незнакомец поднялся и, прихрамывая, подошел ко мне.

— Доктор Стоун, — протянул руку.

Я пожал ее, вспоминая, где я слыхал это имя, вспомнил и с уважением посмотрел на Стоуна.

— Рад познакомиться. Мое имя Лайк.

— Слышал, — сказал доктор.

— Я о вас тоже…

— Завели канитель, — усмехнулся Мак, — интеллигенция… — И Линнет негромко: — Девонька, погуляй по залу с полчасика, посмотри хозяйство Блисса.

Мы остались втроем в тесной комнатушке, где, кроме трех зачехленных пультов, стояли какие-то ящики, а за ними, в углу, виднелась еще одна дверь.

— Там подсобка, — сказал Мак-Брайт. — Мы одни, не волнуйся.

— Я не волнуюсь, я удивляюсь.

— Чему?

— Что это за игры, Мак? Непонятные приказы, непонятные действия, непонятная конспирация. Заметьте: я не спорил и не спрашивал — подчинялся. Хотя зачем — один Бог знает. В конце концов, я здесь не для того, чтобы отбирать лавры у мифических богатырей, у меня несколько иная задача.

Мак-Брайт усмехнулся устало, потер ладонью глаза: они слезились, как после бессонной ночи, даже не одной — нескольких. И я пожалел, что был резок с ним: измучился, измотался.

— У нас одна задача, — сказал он тихо, почти шепотом, и доктор кивнул ему, словно соглашаясь, — и ты ее знаешь, Лайк. Ты мне не подчиняешься, и я не вправе тебе приказывать. Но любой мой приказ — это приказ Первого или с ним согласован. Кстати, твое участие во вчерашней акции — вообще его замысел. Он мне его не объяснил, некогда было. Встретишься с ним — сам спросишь. — Он поймал мой удивленный взгляд, махнул рукой: мол, не перебивай, объясню. — Да-да, встретишься, и скоро — он сам назовет день. И это тоже не моя идея — его… Теперь о главном. У доктора Стоуна есть кое-что по твоему ведомству: послушай, пригодится…

Он замолчал. Доктор тоже молчал, изучающе глядя на меня. Я не любил многозначительной тишины, поэтому немедленно ее нарушил:

— Несколько вопросов, Мак. О вчерашней акции.

Тот кивнул: спрашивай.

— Спрошу кратко. Как? Что? Почему?

— Акция дерзкая, — начал Мак-Брайт, — но не первая, связанная с Корпусом безопасности, точнее — с его тюрьмой. У нас там тоже есть свои люди, и мы всегда осведомлены о внутреннем распорядке, о правилах, о положении подследственных. Даже план тюрьмы со всеми коммуникациями имеем… Расчет строился на привычке людей не замечать будничное, каждодневное. Если мусорная машина из года в год в строго определенные часы дважды в сутки приезжает на грузовой двор, то какой умник заинтересуется ее содержимым сегодня, если и вчера, и месяц назад, и в прошлом году оно не менялось? Конечно, меняются люди: шоферы, грузчики — так у них есть пропуска, которые дежурный всегда тщательно проверяет. Да и погрузка происходит у всех на глазах и занимает минуты три, не больше. И если за эти три минуты из бункера машины в грузовой люк проскользнут два человека, то, ей-богу, этого никто не заметит. Вот почему в четырнадцать ноль-ноль двое моих парней прочно обосновались в этом люке. Они должны были подняться до двадцатого этажа и спокойно дожидаться половины второго ночи, когда у тюремщиков пересменка по графику. Единственное неудобство — это путь наверх: по скобам…

— Знаю, — кивнул я, — видел…

— Вот как? — Мак-Брайт удивленно посмотрел на меня, но, ничего не спросив, продолжил: — Раз уж ты и там побывал, то, наверно, обратил внимание: от люка до камеры Дока — всего метров сорок, сразу за ней коридор поворачивает вправо, и метрах в пятидесяти от поворота сидит дежурный. Он для нас безопасен, ибо его дело — сидеть, а не шляться по коридорам, как это делает рядовой полицейский. А этих рядовых двое: один у камеры, второй у люка. Тот, что у камеры, должен был быть одним из наших…

— Осечка вышла? — поинтересовался я.

— Осечка, — подтвердил Мак-Брайт. — Парня накануне перебросили в другой караул. Что же делать? Отменять акцию? Но Дока не сегодня-завтра переведут в Централ-распределитель, а там — ищи его… В общем, решили рискнуть, а на всякий случай ввести в дело еще одного.

— Меня?

— Тебя. Это Первый предложил, я уже говорил тебе. Какие у него мотивы — Бог знает, а мне твое участие совсем не мешало. Хочешь знать почему? Да потому, что Кодбюри-старший — фанфарон и актер. Любит поработать на публику. Охранник неплохой, злой, решительный, опытный, только ему бы действовать, а не лицедействовать. Ты оказался подходящим зрителем, вероятно, даже подыгрывал, где надо. А время шло. И работало на нас. В общем, главное ты видел. А теперь перейдем к делу, непосредственно тебя касающемуся. Я об этом в Центр донесение послал.

— О чем?

— О золоте на федеральном шоссе. Сын нашего человека был свидетелем довольно странной аварии: перевернулся электрокар на шоссе, а из кузова выпало несколько больших золотых брусков.

— А охрана? — спросил Док. Голос был глуховатый и, пожалуй, слишком тихий: болезнь горла у него или просто усталость?

— Была охрана, — подтвердил Мак-Брайт. — Только странновато одета: в защитных скафандрах. Мальчишка так и сказал: «космонавты». Золото не излучает, так от чего прятаться?

— Любопытно, — сказал доктор, — а еще, пожалуй, любопытнее то, что мои сведения кое-что объясняют в этой аварии. Видите ли, — обратился он ко мне, — я проходил по следственной категории «Семь-главная», иначе говоря, по делам особо важных государственных преступников. В ходе следствия тут могут быть применены любые методы дознания, в том числе и показательный допрос. Не буду утомлять подробностями, скажу лишь, что подвергнутый такому допросу — уже смертник. Спасти его может лишь чудо, — добавил без тени усмешки, — как это и было со мной. И потом уже, допрашивая меня, следователь ничего не скрывал, пытаясь запугать, заставить просить пощады. Он ведь знал, что ничем не рискует: все государственные тайны были бы похоронены со мной на Второй Планете.