Евгений Лукин - Сокрушитель

Ромка смотрел на него с тоской и завистью: судя по всему, железный человек Василий был напрочь лишен воображения.

— Ладно, — словно сжалившись над впечатлительным спутником, сказал тот. — Бог с ней. В конце концов, не наше это дело… Пошли дальше.

Уже в дверях он бросил через плечо недовольный взгляд в сторону так и неосмотренного «предмета не правильной формы», даже поколебался, не вернуться ли. Не вернулся. Что-то подсказывало Василию, что впереди их ждет еще чертова уйма подобных, а точнее — ничему не подобных предметов…

И предчувствие не обмануло. Беззвучно вспыхивал свет, расплывались под ногами смутные тени, лезли в глаза какие-то уродливые то ли заготовки, то ли обломки: нечто вроде двуногой табуретки с шишковатым сиденьем, потом пригорок дурно пахнущего (если надавить) желтоватого ветхого поролона. И, наконец, койка.

Вернее, это была даже не койка, а грядушка от нее с огрызком рамы. Вся какая-то вывихнутая, словно металл долго и тщательно выгибали, уродуя с любовью каждую деталь по очереди… Однако внимательный осмотр, произведенный Василием, показал, что все не так. Во-первых, грядушка и часть рамы представляли собой как бы единую отливку. Во-вторых, никто ничего не уродовал — все говорило о том, что кровать была именно такой с момента изготовления. Прутья, например, при всем желании не могли бы идти параллельно, потому что расстояние между ними вверху и внизу было разное, как, впрочем, и длина самих прутьев.

Кроме того, создавалось впечатление, что недостающая часть койки была не отпилена и не отломана, а как бы отъедена, ну, скажем, личинкой насекомого — на эту мысль Василия натолкнули желобки и ямки, какие остаются обычно в бревнах после жучка-древоточца. Точно такая же резьба по металлу обнаружилась и на одной из уцелевших ножек. Иными словами, койку пробовали глодать и с этой стороны…

— Ни фига себе! — сказал Ромка в соседней комнате, и Василий встревоженно поднял голову. Судя по тону высказывания, ничего страшного за стеной найдено не было, но лучше бы, конечно, по комнатам не разбредаться…

— Ну что там еще? — недовольно спросил Василий.

Ромка появился в проеме, и в руках у него была… Василий моргнул и поднялся. Книга. Серый увесистый томик с золотым тиснением.

— Вот… — растерянно пояснил Ромка, — Валялась…

Василий взял книгу и тупо уставился на обложку. Лев Толстой. «Анна Каренина». Осмотрев и ощупав переплет, невольно покосился на вывихнутую койку. Та же история… Такое ощущение, что томик выпустили с чудовищным браком: крышка — пропеллером, корешок — вогнутый, даже толщина вверху и внизу — разная.

— Внутри… — почему-то шепотом подсказал Ромка.

Василий раскрыл томик на середине и вновь моргнул. Сначала показалось: что-то со зрением. Внезапная близорукость или что-нибудь еще в этом роде… Ни одной строчки прочесть было невозможно — буквы расплывались, как на промокашке, крохотными серыми пятнышками. В состоянии, близком к панике, Василий полез в начало книги. На первой странице значилось: «Глава 1. Все счастливые семьи счастливы одинаково. Все несчастные семьи несчастны по-разному. Все смешалось в доме Облонских. Стива проснулся…» Далее буквы теряли очертания, и строки шли бессмысленными полосками до конца страницы.

Василий принялся лихорадочно листать. Бумага была рыхлая и толстая, как блин, — увесистый томик состоял из каких-нибудь полусотни страниц. И на каждой — одно и то же… Лишь однажды серые пятнышки обрели очертания и сложились в ясную, вполне определенную фразу: «У Вронского была красная шея…»

— Ты что-нибудь понимаешь? — в недоумении спросил Василий — и вдруг умолк.

«Туп… туп… туп…» — негромко, но явственно отдавалось по гулким темным комнатам. Кто-то опять шел босиком — только походка на этот раз была другая: нетвердая, вроде бы даже пьяная…

Василий без стука положил книгу на пол и взялся за кобуру. Плохо, что этаж был сквозным, — шаги доносились как бы из трех проемов сразу.

Оба замерли, вслушиваясь, хотя, честно говоря, пора было уже не вслушиваться, а всматриваться.

Первым увидел Ромка. Зрачки его расплылись во весь раек, и он закричал, как подстреленный заяц.

Василий крутнулся волчком — и чуть не выронил пистолет. На его глазах из мрака, заполнявшего проем, вылепились вздутые переваливающиеся бедра, колышущиеся ядра грудей и бледный слепой отросточек головы.

Качаясь с боку на бок, в раскорячку, она с невероятными усилиями ковыляла к нему, призывно раскинув четырехпалые руки, одна из которых была явно короче другой. Истончающиеся от колен ножки вихлялись и гнулись под тяжестью чудовищного тела.

Заячий Ромкин визг пронзал перепонки. Чувствуя, что всего секунда отделяет его от безумия, Василий судорожно нажимал и нажимал на спуск, но выстрела (как и полагается в бреду) не было.

Наконец, дико заорав, он прыгнул навстречу надвигающемуся на него безликому ужасу и что было силы впечатал рукоять пистолета в крохотный голый лоб. Хилые ножки подломились, белесая туша откинулась назад и затем повалилась на спину, запоздало смыкая объятия тонких ручек.

Василий перепрыгнул через упавшую, почувствовал, как слабые пальцы пытаются ухватить его за штанину, не глядя ударил по ним рукояткой и кинулся в проем. Следом метнулся Ромка. Стремглав проскочив несколько комнат и чудом не сверзившись с лестницы без перил, они вылетели из подъезда, но не остановились, а продолжали бежать, пока не кончилось дыхание.

Первым упал Ромка, за ним — чуть поотставший Василий, Последним страшным усилием он еще заставил себя поднять голову и, лишь убедившись, что никто за ними не гонится, вновь задохнулся и лег щекой на пористое стекловидное покрытие.

Они долго лежали рядом и не могли произнести ни слова. Мерцание гигантских конструкций разливалось над ними, как северное сияние.

— Я же говорил, что это она… — всхлипнул Ромка и стукнул кулаком в пол.

Василий шевельнулся, сел. Осмотрел пистолет и, негромко ругнувшись, убрал в кобуру. С предохранителя надо снимать, когда стреляешь!

— Отец-мать живы? — угрюмо спросил он. Ромка молчал — видимо, собирался с силами.

— Живы… — глухо отозвался он наконец, — Шмотки делят..

— Это как?

— Ну… разводятся…

Василий покивал понимающе-скорбно, потом протянул широкую лапу и грубовато огладил колкое жнивье на Ромкином затылке.

— Ничего, Ром… Выкрутимся как-нибудь…

Несмотря на то что в отчаянном своем рывке они покрыли чуть ли не двести метров, путь до фосфоресцирующих громад оказался неблизким — как выяснилось, гладкий стеклистый пол скрадывал расстояние. Отупев от пережитого, они плелись молча, лишь изредка вздыхая и оглядываясь на сильно уменьшившуюся пятиэтажку. Если верить наручным часам Василия, дело шло к половине четвертого.