Адам-Трой Кастро - Убежище

И вся хитрость заключалась в местоимениях.

Проанализируй их признание правильно — ведь запись под рукой и, несомненно, дублирует все, что они тебе когда-либо говорили, — и ты увидишь, что именно они от тебя скрывали.

Гарриман-одиночка не принимал решения убить аль-Афига.

Гарриман-тело лишь взял в руки оружие.

Истина в том, что они все решили убить аль-Афига.

Ведь в момент преступления они уже были единой личностью.

Бенгид моргнула. И еще раз. Мысленно проанализировала все факты, установленные во время допросов Гарримана. Затем вернулась к началу и проанализировала все свои выводы — то, во что Гарриман лишь позволил ей поверить.

Это ее ошеломило. Потом наполнило надеждой.

А затем она подошла к одному из стульев и села.

Хотела бы я знать, понимает ли она, насколько я ее в тот момент ненавидела.

Я быстро взглянула на Порриньяров. Они уже видели меня такой — охваченной столь сильным восторгом от найденного решения проблемы, что тот словно сжигал меня изнутри. И они знали: подобное состояние может быть как триумфом, так и пыткой, в зависимости от того, насколько близко к сердцу я принимала проблему.

Но только ли это они видели? Страдали ли они от этого так, как страдала я?

Мне не хотелось об этом думать.

Вместо этого я уселась рядом с Бенгид, чтобы закончить. Не повышая голоса, но надеясь, что он заставит ее страдать:

— А теперь поговорим о том, почему они так долго не сообщали о преступлении. По сути, это лишь еще одно хитроумное использование двусмысленности. Если бы они связались с начальством сразу, например, через несколько часов или дней после убийства, и сообщили всем, что они связанные личности, отсюда, естественно, последовал бы вывод, что все они в равной степени виновны в убийстве.

Но храня преступление в секрете так долго, они получали шанс подкрепить выдумку, будто связались уже потом, чтобы защитить Гарримана от травмирующих последствий убийства, которое он совершил самостоятельно.

Так уж получилось, что они говорили абсолютную правду, когда Гарриман заявил: Диямены предложили ему союз, чтобы помочь слабому и опустошенному человеку, находящемуся на грани полного эмоционального срыва. Но эта правда предназначалась для сокрытия другой правды. Потому что, когда он закончил описание чувств вины и стыда, охвативших его после убийства, я должна была выстроить прямую хронологическую последовательность: они-де выполнили связывание, чтобы защитить его от эмоциональной травмы. Но прокрути запись того, что они реально мне сказали, и ты увидишь: в тот момент они отвечали на другой вопрос, намеренно подменяя тему. Они наверняка и тебя таким же способом сбивали с толку: им было очень важно, чтобы ты ошибалась.

В действительности же срыв, от которого они спасли Гарримана, еще только приближался и разразился через несколько месяцев в результате поведения аль-Афига.

Мы знаем, что в тот момент ситуация уже накалилась. Гарриман был человеком слабым, почти смиренным. Его уже вывели из одного проекта из-за эмоционального истощения, и теперь во внерабочие часы в нем все больше нарастали ярость и истерия, провоцируемые аль-Афигом. И Диямены ничем не могли помочь — ни успокоить его, ни положить конец эмоциональному насилию, которое его уничтожало.

Возможно, они тоже были в отчаянии, но в конце концов предложили ему разделить это бремя.

Эту фразу я ощутила на вкус почти как яд. Но я почти договорила. Прикусила губу и продолжила. Теперь уже немного осталось:

— Не знаю, долго ли пришлось его уговаривать, но раз он уже был на грани причинения вреда или себе, или аль-Афигу, вполне возможно, что и недолго. Он даже мог воспринять это предложение как дар небес. В итоге он согласился, и они совершили все нужные процедуры.

Кстати, именно поэтому рассказы Гарримана обо всех их переживаниях еще на стадии отдельных личностей относятся к событиям самых первых дней: поскольку аль-Афиг издевался над ним ежедневно, у Гарримана ушло немного времени, чтобы сломаться, а для Дияменов — понять, что другой альтернативы нет.

Я вздохнула и попробовала высказать следующую мысль как научную теорию:

— А теперь о самом печальном: с их стороны это, скорее всего, была попытка избежать насилия. Вероятно, Диямены подумали, что новая личность, которой они станут, окажется достаточно сильной, чтобы удержать в себе ярость Гарримана. Но они ошиблись. — Мой голос дрогнул. — Гарриман-одиночка выплескивал весь гнев в припадках ярости. Он мог и вовсе не поддаваться страстному желанию к насильственным действиям. Возможно, новая личность, состоящая из Гарримана и Дияменов, стала более уравновешенной на эмоциональном уровне, но она таила в себе и накопившееся возмущение Дияменов, а после слияния возросла и их личная инициатива. По отношению к аль-Афигу такая комбинация могла обернуться только катастрофой.

Уже совместно они решили, что все еще ненавидят аль-Афига настолько, чтобы желать его смерти.

И будучи вместе они поддались навязчивой идее убить его.

Для комбинированной личности все могло начаться на уровне мрачной, но утешительной фантазии, однако это не сработало, когда эта личность больше была не в силах сопротивляться порыву убийства. И по сути неважно, что лишь тело Гарримана физически присутствовало на станции во время совершения преступления или что Диямены работали вне станции, случайно или преднамеренно создав себе алиби, которое никто не будет подвергать сомнению. Самим преступлением управляла их общая воля. Они все хотели смерти аль-Афига. И поэтому убили его сообща.

После этого, — я развела руки ладонями вверх, — осталось лишь выстроить признание, которое в итоге может избавить их от наказания. Формальный арест Гарримана, месяцы молчания до сообщения о преступлении и притворная пассивность Дияменов — все это было частью их плана.

И у них почти получилось.

Но, — сказала я, вставая, слыша лишь малейший намек на истерику в своем голосе и игнорируя его, потому что я уже почти закончила, — у тебя есть их признания. И теперь, когда ты разобралась в синтаксисе, дело техники — посадить всех троих.

Бенгид улыбнулась. Она словно помолодела на десять лет, и ее лицо неожиданно приобрело всю свежесть тех лет, когда я с ней только познакомилась. Красота того типа, что вызывала у людей желание узнать ее лучше, всегда была наименьшим из ее грехов.

— В устных спорах ты всегда превосходила меня, Андреа. Я…

Меня больше не отвлекала загадка, поэтому мой голос выбрал этот момент, чтобы показать ей, насколько я устала:

— Никогда больше не смей просить меня о помощи.

В интервале между двумя предложениями я превратилась из рационального аналитика в обессиленную женщину. Даже после всего, что она перенесла за годы нашего общения, такое было уж слишком. Она смогла лишь удивленно ахнуть, когда я повернулась и направилась по кратчайшему пути к двери.