М Валигура - Серебряная тоска

Если бы драка получила своё развитие, нас бы с Русланом следовало отправить не к директору, а в медпункт. Серёжка был самым сильным человеком в классе. Кроме того, он во всём был коновод, заводила, первый. Мальчики готовы были следовать за ним хоть на край света, угождать, даже не думая, что угождают. И первым среди них был Колька, почти такой же сильный, но, к сожалению, беспросветно глупый, имевший одно достоинство: быть бесконечно преданным своему кумиру. Нельзя сказать, чтоб Серёжка этого не ценил, и уж ни в коем случае нельзя сказать, чтоб не использовал. Он вообще с большой ревностью относился к своей особе, научившись принимать всеобщее преклонение как должное. Все и преклонялись.

Единственным в классе исключением из этого правила были мы с Русланчиком. У меня вообще был свой мир, и в нём до Серёги мне не было никакого дела. Я начал писать стихи и жил целиком во власти придуманых образов. Затем появился человек, для которого в моём мире нашлось место, но это был не Серёга.

Русланчик пришёл в наш класс в середине учебного года, переехав в Саратов с родителями из Казани. Все девчонки в классе тут же повлюблялись в него.

Невысокого роста, худенький, он был действительно очень красив:

полурусский-полутатарин, он унаследовал от отца лукавую раскосость глаз, а от матери их глубокую зелень, нежно припушенную ресницами; от отца цвет волос вороного крыла, а от матери их лёгкую, трепетную волнистость; и - уж, наверное, от самого себя - извечное обаяние ребёнка, которому невозможно обидеть другого, и которого невозможно обидеть. Он, почему-то, сразу же потянулся ко мне, и со временем я убедился, что он мне действительно предан, но не как Колька Серёжке - по-собачьи, со слепым обожанием, а с каким-то пониманием меня. Может, на ту пору он понимал меня больше, чем я себя сам. А вскоре я с удивлением обнаружил, что он мне нужен постоянно, неизменно рядом. Ему первому я прочитал свои стихи, заранее зная, что он не рассмеётся, а будет слушать. На влюблённых в него девчонок он, кстати, внимания не обращал. На всеобщего кумира Серёжку тоже.

Серёжке такое безразличее, естественно, не нравилось, а заставить нас с Русланом поклоняться ему он не мог. После двух-трёх попыток он оставил эту затею, но зуб затаил. И, вот, науськал Кольку, чтобы тот спровоцировал драку между нами - тут уж преимущество было целиком на их стороне. Так что было даже непонятно, почему это Серёжка сейчас повёл нас угощать батончиками.

Школа наша находилась в центре города, вокруг изобиловали всевозможные киоски.

Серёжка купил четыре батончика, три плитки протянул мне, Руслану и Кольке.

- Ну, что, пацаны, сгрызём мировую?

- Я не против, - улыбнулся Русланчик.

Я пожал плечами и развернул свой батончик.

Колька посмотрел на Серёжку и содрал обёртку со своего.

- Жаль, что мы подрались, - сказал Серёжка. - Не в обиду, пацаны. Предлагаю дружить всем вместе. Я первый протягиваю руку. - Он протянул нам свою чуть испачканную шоколадом клешню. - Будем как четыре мушкетёра. Тем более, у всех нас общая черта есть - мы все Васильевичи.

- А ведь правда!

- Не, точно!

- Верно подмечено!

- Ну что, один за всех и все за одного?

- Один за всех и все за одного!

Мы хлопнулись ладошками.

- А мы думали, вы нафискалите, - хохотнул Колька.

- Не таковские пацаны, - ответил Серёжка, положив мне и Руслану руки на плечи.

... До сих пор не могу наверняка сказать, зачем Серёжке понадобилась наша дружба. Может, таким образом он рассчитывал пополнить Русланом и мной ряды свох поклонников?Если так - то затея его провалилась. Но друзьями мы - четверо - остались.

***

В этот ноябрьский вечерок нам с Русланом обрыдло сидеть в его хате и мы решили прошвырнуться по центру. Стоял лёгкий морозец, падали снежинки, слишком мелкие, чтобы прикрыть своими тельцами темнеющий асфальт. У меня на ту пору не было даже собственного шарфа, зато в длинный Русланов шарф можно было при желании запеленать мумию. Мы обернулись этим шарфом напару, превратившись в удивительную скульптуру совершенно непохожих сиамских близнецов. На голове моей, прикрывая эффектно изогнутым краем лоб, сидела коричневая шляпа, а Руслан головные уборы всегда недолюбливал, и снежинки теперь красиво вплетались в его вьющуюся шевелюру.

Выйдя на бывшую Немецкую, ныне Кировский проспект, мы купили бутылку дешёвого портвейна и пакет горячих, маслянистых, присыпанных сахарной пудрой пончиков.

Бутылку я сунул в карман пальто, и мы зашагали по Немецко-Кировскому, сурово затемнённому сверху беззвёздным небом и интимно подсвеченному снизу витринами и фонарями.

Тут нам неожиданно преградил путь некий фотографический подвид человечечтва в аккуратной лыжной шапочке, с уже нацеленной камерой, точно он собирался стрелять из неё по нам с бедра.

- Прошу прощения, - остановил он нас, - но вы - самая красивая пара на этом проспекте. Если позволите, я вас... - Тут он остолбенел и осёкся.

Русланчик, худенький, невысокий, с длинными вьющимися волосами, с миловидным личиком, с большими зелёными глазами, припушенными ресницами, с промасленным пакетом пончиков в руке, я, в пальто и шляпе, с бутылкой портвейна в кармане; оба интимно опутавшиеся на брудершафт одним шарфом посеяли смуту в эту душу, рутинированую фотоохотой на гуляющие парочки.

Я церемонно приподнял шляпу, Руслан весело мигнул обоими глазами, и мы зашагали дальше, услышав за спиной негодующее:

- Совсем, пидоры, обнаглели, ничего уже не стесняются!

Мы захохотали, я приобнял Руслана за плечи и повёл его дальше, в глубь Кировского, туда, где ещё не видимая угадывалась флюидами вечерне-бархатистых волн загадочная Волга. Многочисленные, невзирая на холод, прохожие косились в нашу сторону и спешили мимо, тут же совершенно забывая о нас.

Мы вышли к Волге. Та оказалась скорее не бархатистой, а из подвижного, взгорбленного местами чёрного мрамора, отсвечивающего бликами речного вокзала и гостиницы "Братислава".

Мы присели на парапет, Руслан открыл пакет с пончиками, я достал из кармана бутылку портвейна - и, как Волга, неторопливо и вальяжно потекла вечерняя трапеза изысканных алкашей. Пончики, правда, успели остыть, но с портвейном - это было не существенно. Стаканчиков у нас при себе, естественно, не имелось, мы попросту передавали бутылку из рук в руки, как совсем уж заправские, а отнюдь не изысканные алкаши, но на душе было почему-то ужасно легко и весело. Ей- Богу, пить дешёвый портвейн из бутылки на волжском парапете представлялось нам куда веселее, благороднее и возвышенней, чем потягивать из бокалов дорогой коньяк в баре гостиницы "Братислава", откуда доносился до нас гомон ночных посетителей, напоминающий непрерывный стон. Голову Русланчика посетила, очевидно, та же мысль. Он вскочил на парапет, театрально отвёл в сторону руку с недопитой бутылкой портвейна и продекламировал противоположному, невидимому берегу: