Джон Уиндэм - Будь мудрым, человек!

Она снисходительно улыбнулась.

— Моя дорогая, вы или очень плохо осведомлены о вашем времени, или же глупость, о которой вы только что сказали, действительно была доминирующей чертой вашего общества. Я как женщина и как ученый-историк, не представляю возврата к прошлому. Первобытный период сменился цивилизацией. Женщина, источник жизни, когда-то зависевшая от мужчины, теперь в нем больше не нуждается! Неужели вы считаете, что мужчину, этот изживший себя пережиток, следует сохранить из какого-то глупого чувства сентиментальности? Я согласна, мы в чем-то отстали. Вы, очевидно, заметили, что мы не сильны в технических знаниях, вынуждены Довольствоваться достижениями вчерашнего дня, но нас это ничуть не беспокоит. Неорганический мир нас мало интересует, мы живем живой природой, нашими естественными ощущениями… Возможно, мужчины и научили бы нас быстрее передвигаться, летать на Луну или же тому, как побыстрее и получше истреблять себе подобных. Но не слишком ли это дорогая плата? Нет, нам больше нравится то общество, которое мы создали. Нравится всем, за исключением небольшой кучки реакционерок. Вы видели наш обслуживающий персонал? Малютки, правда, немного робки и застенчивы, но они не знают, что такое угнетение или неудовлетворенность. Вы заметили, как они беспечны, веселы, чирикают, словно воробушки. А наши работающие, или амазонки, как вы их изволили назвать? Они жизнерадостны, физически крепки и здоровы. Разве это не так? Ответьте мне — разве это не так?

— Вы обокрали их, отняли у них неотъемлемое право…

— Зачем лицемерить, дорогая! Разве ваша социальная система не лишала женщину права материнства, если она отказывалась вступить в брак? Вы не только не скрывали этого, вы постоянно твердили ей о том, что она бесправна. А наши малютки или наши труженицы не знают, что такое чувство неполноценности. Мамаши сознают свой долг и понимают его важность.

Я покачала головой.

— Нет, вы их ограбили. Женщина имеет право на любовь…

Впервые она, казалось, рассердилась и резко оборвала меня:

— Вы упорно твердите свое. Это пропаганда ваших времен. Любовь, о которой вы говорите, существовала в вашем замкнутом мирке как удобная и выгодная условность. Вы не видели ее оборотной стороны. В ваш век вас уже не покупали и не продавали, как скот. Вам не приходилось предлагать себя первому встречному за кусок хлеба. Вы не подвергались чудовищному произволу и насилию вторгшегося завоевателя и не умирали на развалинах побежденных городов. Вам не предлагали взойти на погребальный костер и быть сожженной заживо вместе с останками вашего умершего мужа, вы не томились в заточении в гаремах, не задыхались в трюмах судов, перевозящих рабов, вам не приходилось подчинять свою жизнь причудам и капризам мужа, вашего владыки… Вот она, оборотная сторона вашей любви. Старо как мир. Но с этим теперь покончено. А вы предлагаете вернуться назад, снова пройти весь тяжкий путь страданий…

— Но все это уже давно кануло в вечность, — попыталась возразить я. — Мир давно изменился к лучшему…

— Так ли это? — спросила она. — Так ли думали женщины Берлина, когда их город лежал в развалинах? Разве мир не был на грани нового варварства?

— Но если, избавляясь от зла, вместе с плохим выбросить и все хорошее, что же тогда останется? Не останется ничего!

— Останется, поверьте, немало. Мужчина был средством достижения цели. Он был нужен для продолжения рода. А в остальном его энергия была направлена на зло. Нам лучше без них.

— Вы считаете, что вы существенно подправили природу? — заметила я.

— Хм! — Мой тон явно задел ее. — Цивилизация подправила природу. А вам хотелось бы назад, в пещеру, хотелось, чтобы ваши дети умирали, едва успев родиться?

— Но есть же что-то главное… — начала было я, но она, подняв руку, остановила меня.

За окном опускались сумерки и тени легли на лужайку. В вечерней тишине где-то пели женщины. Мы молча слушали далекую песню, пока она не оборвалась.

— Красиво, не правда ли? — сказала старая леди. — Ангелы не спели бы лучше. Они счастливы, вам не кажется? Наши дорогие дети — среди них есть и две моих внучки. Они счастливы, и для этого у них есть все основания. Они растут в мире, где им не грозит стать игрушкой в руках мужчин, им не надо прислуживать и унижаться, им не грозят зло и насилие. Послушайте, как они поют!

Из вечерней темноты парка в окно лились звуки песни.

— Почему вы плачете? — спросила меня старая леди, когда песня умолкла.

— Я знаю, что это глупо, но я не могу поверить, что все это так. А плачу я, должно быть, потому, что столько прекрасного утрачено вами навсегда. За деревьями могли бы прятаться влюбленные и слушать песню, любуясь полнолунием. Но влюбленных нет и не будет Уже никогда… — Я посмотрела на старую леди. — Вам знакомы эти строки: «Как часто лилия цветет уединенно, в пустынном воздухе теряя запах свой» [6] Томас Грей. «Сельское кладбище», перев. В. Жуковского. ? Неужели вы не понимаете, как уныл и печален мир, который вы создали?

— Вы слишком мало видели, вы ничего не знаете о нас! — воскликнула старая леди. — Вы не понимаете, как прекрасна жизнь, когда нет унизительного соперничества из-за мужчин…

Наша беседа продолжалась еще какое-то время. Вечерние сумерки сменились густой темнотой. Сквозь стволы деревьев засветились окна домов. Моя собеседница была бесспорно хорошо начитана. Угадывалось даже ее пристрастие к отдельным периодам истории. Однако свое время она считала вершиной всех времен развития человечества. Нет, она не замечала, как тускл и бесцветен ее мир, как он пуст и бесцелен. Она считала, что лишь моя предвзятость и узость мышления мешают мне понять, что это и есть золотой век.

— Вы цепляетесь за мифы, — уверяла она меня. — Вы говорите о полнокровной жизни, а примером ее приводите несчастную женщину, заточенную в четырех стенах. Хороша жизнь, нечего сказать! Но вы внушили ей, что это и есть жизнь, ибо так выгодно тем, кто поработил ее. Жизнь, полная содержания и интереса, всегда коротка в любом обществе…

И все в таком духе…

Наконец вошла маленькая горничная и сообщила, что мои санитарки готовы сопровождать меня домой, как только я пожелаю. Но мне еще предстояло выяснить самое главное, прежде, чем я уйду отсюда.

— Скажите, как все это… произошло? — спросила я.

— По чистой случайности, моя дорогая. Хотя подобная случайность была вполне в духе того времени. Научный эксперимент, неожиданно давший непредвиденные подобные результаты, вот и все.

— Но как?

— Весьма любопытно, казалось бы, и без всякой видимой связи с основной задачей эксперимента. Вам знакома фамилия Перриган?

— Перриган? — повторила я. — Не думаю. Довольно редкая фамилия.