Елена Асеева - Середина. Том 2

Небо не мешкая подхватил на руки все еще одеревеневшее тело брата, где не гнулись ни ноги, ни руки и прижав к груди, поелику оно, будучи малого роста, было много меньше его, стремительно поднялся. Однако прежде чем двинуться с места старший Рас кинул тревожный взгляд на замерше — стоящую с закрытыми глазами Кали-Даругу, сапфиры в венце которой блистали так лучисто, что освещая придавали особую густо-синюю марность ее поблекшей голубой коже. Бог еще мгновение медлил, а после, повертавшись, в три шага преодолел расстояние до завесы, и пропал в ней… Оставив позади себя странные застывше-замершие создания и два одноприродных, идентичных человеческих тела. Одно из которых, оплетенное ажурными сетями было живо, а другое, обливаясь остатками крови уже остывало.

В безбрежной, вроде не имеющей стен, свода дольней комнате плыла сине-марная космическая даль. В ней порой кружили многоцветные облака, вихрились крупные сгустки пежин, полосы аль блики… Порой они соприкасались поверхностями… соединялись в нечто единое, иль вспять медлительно разделялись, и тогда вдруг зримо появлялись малые треугольники, более значимые круги, овалы, а то и вовсе громадные квадраты. Также почасту фигуры меняли свои цвета, становясь розовыми, желтоватыми, лимонными, голубыми, или напротив багряными, золотыми, зекрыми, синими. В том безграничном пространстве, на слегка вспучившемся дымчатом облаке, величаемом вырь, возлежал старший Димург. Он при помощи брата уже обрел свой положенный рост, и, кажется, вместе с ним вернул привычный коричневый цвет кожи. Одначе ни золотого сияния, ни как таковой жизни в самом Господе не ощущалось. Перший так и продолжал лежать с сомкнутыми очами, под тонкой его кожей вже хоть и проступили нитевидные сосуды, мышцы, нервы, впрочем, они зрелись какими-то туго натянутыми, точно собирались прямо сейчас лопнуть на мельчайшие верешки.

Подле Першего на пухлом белом облаке свесив вниз ноги, сидела Кали-Даруга, без венца, в голубом мятом сарафане, где сама понева была покрыта множественными полосами, и похоже, усеяна крупными серо-синими пежинами. Облако почти касалось пузырчатым своим боком поверхности выря, и посему демоница находилась в непосредственной близи от лица своего Творца, оное она нежно голубила перстами и порой… вельми редко целовала в крылья носа.

Неспешно, будто появившись враз и ни откуда, а вернее выступив из более мглистой марности, где ноне кружил, то сжимая, то разжимая свои края ярко зеленый круг, выступил Небо. Он, подойдя к вырю, остановившись, с мягкостью воззрился на брата, а чуть-чуть погодя негромко сказал:

— Мальчик пробудился. Трясца молвила, поколь он чувствует слабость в конечностях, но это временное состояние. Крушец, однако, очень встревожен, не увидев подле тебя и Отца. Он, судя по всему, слышал, что произошло в кирке. Потому выкидывает не только сияние, но и боль в мальчика. Я пытался с ним поговорить, но он потребовал, чтобы его отнесли к Отцу. Надобно будет его принести сюда, как только Отец придет в себя.

— Мой Господь… Господь, — чуть слышно продышала Кали-Даруга и гулко хлюпнула носом. — Как я не справедлива к вам, Господь… Как порой бываю строга, жёстка в словах, мой дражайший… дражайший Господь.

Демоница низко склонила голову, и ее плечи судорожно затряслись. Еще мгновение и из глаз, сразу трех, потекли крупные, вязкие капли слез. Голубо-прозрачные они падали на щеку Першего и точно насыщая своей влажностью, придавали коже мягкость. Они скатывались вниз, и, стекая, улетали вниз в дымчатые облака. Кали-Даруга теперь и вовсе захлюпала носом и днесь не только плечи, но и вся ее плоть судорожно заколыхалась, а трепетавшие в такт второму языку губы лихорадочно зашептали:

— Никто, никто вас Господь не жалеет. Ни ваши сыны, ни братья, ни Родитель. Всем только давай… давай, а ноне когда вы так надломлены и я… Я туда же… Потерпите, потерпите. А выходит не могли терпеть. Все, все до последней капли перекачали этому неслуху Господу Крушецу, а он теперь тревожится. А, что тревожится коли чуть не погубил… Не погубил своей неразумностью основу… Основу всей этой Вселенной, моего дражайшего, дорогого Господа Першего.

Небо с нежностью смотревший на брата также по теплому обозрел и демоницу, а засим протянул к ней руки. Все также резво он поднял с плывущего облака рани, и, приткнув к своей груди, крепко обнял. Старший Рас принялся ласково гладить Кали-Даругу по черным, вьющимся волосам, плотно усыпающим ее спину, и целовать в макушку… так, как когда-то… много тысячелетий назад, по меркам землян, целовал маленькую девочку Владелину.

— Все будет хорошо, — проронил Небо и его бас-баритон зазвенел столь высоко, словно жаждая поддержать демоницу в ее рыданиях. — Не надобно плакать наша драгость… Наша драгоценная Кали-Даруга, милая наша девочка. Самое чудесное создание моего старшего брата… Самое удивительное и неповторимое творение во всем Всевышнем.

Рани Черных Каликамов надрывно хлюпнула носом и сразу прекратив рюмить и сотрясаться всей плотью, очень тихо произнесла, и та молвь плюхнула прямо в плечо Бога к коему тулилось ее лицо:

— Что вы такое говорите Зиждитель Небо. Какое я такое неповторимое творение, такое и говорить предосудительно.

Кали-Даруга совсем на немного отстранилась от плеча старшего Раса и заглянула в глубины… бездонные глубины его голубых очей, так схожих с чистотой раскинувшегося над Землей небосвода, с морской гладью, где легкой зябью али кудлатым взгривком пенится волна, с плоскими, точно блюдца горными озерами, схоронившимися в дальних разломах скальных гряд. Она медлила еще самую малость, а после нежно просияла Расу. И это впервые за такой бесконечно долгий срок измеряемый человеком, каковой пролег полосой разлома с того самого мига, когда космический диптер Светыча, вернее маймыра, уже растерявшего не только внешние признаки Богов, но и саму их суть, своей мощью уничтожил Родитель.

— Милая моя девочка, — ласково прошептал Небо, и теперь дрогнули его полные губы, так туго дрыгнув, что единожды затряслись все золотые волоски прикрывающие их. — Прости меня за Светыча, прости. Эта боль, она негасимая во мне, не прекращающаяся.

— Ничего, это надобно пережить, и ступать дальше. Сие все в прошлом, — чуть слышно отозвалась Кали-Даруга и из глаз ее сызнова заструились вязкими потоками слезы, дотоль смолкшие, принявшиеся заливать не только очи, щеки, уста, нос, но и второй язык на подбородке. — Светыч, наш милый мальчик в прошлом… А в будущем, в грядущем так на него похожий Господь Крушец.

— Прости… прости, — еще кажется тише… ниже… больнее… выдохнул Небо и стеклянностью взора блеснули переполнившиеся слезами его небесные очи.