Елена Асеева - Середина. Том 2

— Прошу тебя только не волнуйся, — убедительно-нежно протянул Перший, ощущая состояние благодати не только в плоти, но и в лучице. — Чтобы не пришли видения. Темряй, юный Господь, а мощь твоих видений такова, что даже погашенная может принести ему боль.

«Ненормальный какой-то», — гневливо подумал про себя юноша и судорожно вздрогнул.

— Не говори так на себя, мой бесценный, — ласково молвил старший Димург и в тех словах воочью прозвучала просьба. Вне сомнений он уловил гневливые мысли на себя мальчика и тому обстоятельству расстроился. — Наша драгоценность, пусть Темряй покажет тебе халу, чтобы ты не волновался.

И снова в речи его прозвучала настойчивая просьба. Господь мягко дотронулся губами до виска юноши, а после, медлительно спустив его с рук, сызнова усадил на облачный пуфик, укрыв плащом сына плечи. Старший Димург увы! был не в состоянии скрывать своего огорчения, когда слышал аль улавливал поношения мальчика на себя, которые тот говорил вследствие дурной привычки выработанной в процессе жизни. Большей частью не понимаемый, не поддерживаемый своими сродниками, а посему, ощущающий себя среди них чуждым. В целом Яроборка и жил-то подле лесиков лишь потому как на тех влияли лебединые девы… Всякий раз, когда мальчик так себя принижал, Перший, и, в общем Боги, ощущали не просто унижение собственного естества, а что более становилось для них невыносимым поругание того, кто им был особенно дорог, их бесценного, неповторимого Крушеца… Сутью которого были Они все, не только Димурги, Расы, Атефы, но и сам великий прародитель Галактик Родитель.

— Покажешь Темряй? — все еще взволнованно вопросил Яробор Живко, стараясь заглянуть в очи Бога и придержал за перста Першего, понимая, что собственной грубостью огорчил его и этим стараясь примириться с ним.

— Хорошо, — откликнулся Темряй и медленно поднялся с присядок, испрямив свой мощный стан. Он поравнялся с Першим, и трепетно воззрившись на него, дополнил, — Будет лучше, коли ты возьмешь Ярушку к себе Отец на кресло. И поколь велишь не входить Кали в залу, а то вдруг она решит, что отображение угрожает мальчику.

— Ты чего собираешься его создавать во всех параметрах? — встревожено вопросил Мор и резво пошевелил руками, пристроенными на локотниках кресла, будто проверяя бушующую в них силу.

— Сие только отображение, мой дорогой, — протянул успокоительно Темряй.

Он поднял укутанного в плащ юношу с пуфика и передал его на руки Першего. И поколь последний нежно голубя волосы мальчика направился с ним к своему креслу, легохонько подтолкнул ногой обутой в низкие голубые сапоги пуфик, разрушая его тугую скученность.

Перший достигнув кресла, медлительно на него воссел и пристроил Яробора Живко к себе на колени. Единожды с тем он положил на грудь мальчика левую длань и перста, точно придержав от движения и волнения. Яробор Живко сообразил и по легкой дрожи в перстах Першего, и по недовольству лица Мора, и по гулкому дыханию Велета, что старший Господь не рад тому, что уступил ему. Впрочем, все это время, как Яроборка узнал о творении Темряя, его особым желанием стало узреть ту самую удивительную халу, которая съела на Палубе не только растительность, животных, но даже почву, потому абы умиротворить Першего, он склонился к его перстам и нежно их облобызал.

— Дорогой мой, — ласково продышал старший Димург, на самом деле озабоченный не тем, что днесь уступил мальчику, сколько тем, что у того вошло в привычку унижать себя… себя, а следовательно и дорогого для него Крушеца.

Темряй промеж того возложил левую руку сверху на свою застежку-череп, где открытый рот свирепого медведя показывал вроде бездонную пасть и малозаметно выдохнул. Прошло может с десяток секунд, как в разинутой пасти зверя пыхнув закрутился по кругу черный дымок, вмале многажды накручивающий свою густоту и частоту движения. Еще немного, и из того дымка стал вылезать, набухая и расширяясь, толстый с покатым навершием росток. Он, точно живое существо плавно изгибаясь собственным телом, медленно спускался вниз, из пасти к полу. И как только его конец коснулся черной глади (враз издав громко-пронзительное пыхтение) макушка ростка оторвалась от пасти, вроде отвалившись от острых, крупных резцов иль клыков, не менее зычно плюхнувшись в чуть клубящееся по полотну пола облачные куски пуфика. Тот дымчатый отросток был в ширину не больше двух сложенных вместе рук Яробор Живко. Но стоило ему полностью соприкоснуться с полом, как он резко возрос, став в обхвате тела, как Темряй, а в длину достигнув метров пяти — шести. Также стремительно он сменил гладкость черного окраса на чешуйчатость зелено-бурого в крапинку и различимо обратился в существо.

Довольно-таки долгое его тело и впрямь походило на змеиное. Но в отличие от последнего имело дюже мощные лапы, которые чем-то походили на утолщенные плавники, поместившиеся в передней части. Сами плавники с легкостью приподнимали переднюю часть корпуса и голову вверх. Постепенно сужающееся к завершию тело, хотя и не имело четких границ, разделяющих голову, туловище и хвост, меж тем явственно обладало покатым горбом на спине, и было сжато с боков. На самом, словно срезанном конце туловища, вернее его хвосте, располагалась круглая воронка обрамленная удлиненно колеблющимися сосочками позадь которых помещались крупные и спиленные под углом зеленовато-желтые, угловатые отростки. Обобщенно и сама розоватая поверхность той воронки была усыпана мельчайшими присосками да острыми зубцами, только не отдельно стоящими, а спаянными в единый ряд.

Хала зримо шевельнулась, и, привстав на лапах-плавниках тягостно качнула округлой головой, медленно развернув ее в сторону сидящего Яробора Живко, вже давно затаившего дыхание. Голова халы слегка приплюснутая имела вельми уродливую морду. Огромный несильно покатый лоб переходил в дюже выступающий двухскладчатый нос, где ноздри располагались на внутренней, легохонько колыхающейся, пластине, а широкая, щель-рот несла на своей поверхности рядья мелких, черных зубов. Здоровущими были удлиненные очи существа, начинающиеся от края носа и завершающиеся подле массивных и таких же крупных заостренных ушей в размере, кажется, не меньше самой морды. Яркие желто-зеленые радужные оболочки, наполняющие глаза, лишь в уголках имели белую склеру, а в самом центре несли неподвижные, точнее даже точечные красные зрачки.

— Ух, ты! Вот это да! — восторженно проронил мальчик.

Он, было, подался вперед, желая коснуться весьма ноне близко расположившейся морды халы, но Перший придержав его, негромко молвил:

— Разрушится, коли коснешься, — тем самым возвращая юношу в исходное состояние.