Джеймс Гарднер - Неусыпное око

Вы решите, что тут и сказке конец: Зиллиф онемела, жизнь в ней едва теплилась, ожидая, когда парализованное тело умрет. Павлин остался бы с ней до конца, а после выбрал бы новую «попутку» — человека, потому что все окрестные улумы были в состоянии слишком плачевном для совместных попутных путешествий, — и все бы осталось как прежде.

Вот только Зиллиф уже давным-давно была проктором. И в последние три дня своей жизни, лежа без движения, без языка, будучи уже живым мертвецом… Зиллиф погрузилась в дзэн.

Дело вот в чем: Зиллиф как-то осознала, что в ней жил павлин. Может, она чувствовала крохотный приток его энергии, может, на нее снизошло мистическое интуитивное озарение, а может (всякое бывает), Кси нашла способ заронить крупицу правды в сознание Зиллиф. Насколько мне известно, старушка просто могла стать тико: впасть не в космический дзэн или что-то в этом духе, а просто оказаться в предсмертном забытье.

Зиллиф поняла, что неподалеку слоняется высшее инопланетное существо, и стала его умолять.

Она думала, что обращается к некоему эмиссару Лиги Наций — телепатическому существу, глядящему на нее с небес. И она говорила с ним, молила его, она обращалась со страстными речами; она просила чудодейственного лекарства не для себя, но для своего народа.

Павлин поймал себя на том, что отвечает ей, точно так же, как он иногда разговаривал со мной, — общение напрямую с сознанием. И три дня Зиллиф боролась с ним, взывая к самому светлому в его душе, пытаясь сдвинуть его с позиции пассивного наблюдателя, чтобы он, черт побери, сделал хоть что-нибудь.

Я не могу передать вам, что она говорила, но всю свою жизнь она посвятила переговорам с влиятельными людьми, используя и здравый смысл, и веские аргументы, дабы уговорить их не следовать дурным советам. До конца Зиллиф оставалась членом «Неусыпного ока», и ее молчаливый диалог с павлином был самой важной битвой ее жизни.

Забавно, что я все это время находилась подле нее — держала за руку, обтирала тело губкой, следила за капельницами, катетерами и проводами мониторов. Я была там, я была с ней, но не имела ни малейшего понятия о том, что война за выживание расы улумов бушевала у меня под самым носом. Зиллиф против павлина — деятельность против безучастности.

Вы уже знаете, кто победил.

Когда Зиллиф, наконец, убедила павлина действовать, он оставил ее тело — оборвав последнюю тончайшую ниточку подпитывавшей ее энергии. Зиллиф умерла, как гаснет свет: щелк, и ее не стало. Во внешнем мире маленькая Фэй зарыдала, сердце ее заходилось от горя, она не понимала, что это с виду бесславное поражение было на самом деле величайшим триумфом выдающейся женщины.

Павлин полетел прямиком от Зиллиф к ближайшему из лекарей — соединяясь, сливаясь с доктором Генри Смоллвудом, потому что ему было необходимо действовать с помощью пары настоящих рук. В каком-то смысле мой отец умер через считанные секунды после самой Зиллиф: он стал двуединым существом, наполовину человеком, наполовину павлином, погруженными друг в друга. Отец, я полагаю, не счел бы это худшим для себя вариантом; он ухватился бы за любую возможность наподдать под зад злобному птеромическому микробу.

Для создания лекарства понадобились совместные усилия — не только отца и павлина, но и Кси. Кси знала, как работает бактериологическая фабрика, и она была подсоединена к каждому цифровому разуму на планете. Такой вычислительной мощности потребовалось несколько часов, чтобы изобрести лекарство, после чего отец павлин Кси взломали базу данных рецептов и изменили формулу оливкового масла. Чума была побеждена.

Все это время павлин по-прежнему верил, что Кси — тико, наго, вуто; он считал, что просто использует ее и тот факт, что она связана с компьютером-обелиском. Бедняга так и не понял, что Кси жаждет помочь: что она за многие годы стала разумной-кающейся-чувствующей и глубоко искренне ужасалась тому, что ее бактериологическая фабрика едва не преуспела в деле очередного геноцида. Если бы они поменялись местами — павлин в заточении, а Кси на воле, — то ей бы даже не понадобились долгие переговоры с Зиллиф для того, чтобы приступить к действию.

Это мое мнение. Может быть, Кси вела бы себя так же отстраненно, как и ее приятель. Им обоим совсем не мешало бы, черт возьми, наконец, повзрослеть… что в итоге и произошло.

Семь месяцев прошло с тех пор, как миру дали чудодейственное лекарство. Отец и павлин были по-прежнему едины — их слияние было пожизненным. Когда их бдительность ослабевала, отец светился в темноте: моя мать видела трепещущие разноцветные огоньки, переливавшиеся прямо под кожей мужа.

Потом дневная смена на «Рустико-Никеле» активировала одну из бомб во внешнем защитном периметре бункера страйдеров. Зазвенели тревожные сигнализации, предупреждая об обрушении, и отцу /павлину пришлось принимать решение. Павлин мог спасти отрезанных завалом горняков, но только оборвав связь с моим отцом. Для спасения горняков Генри Смоллвуду нужно было умереть.

Павлин сказал мне, что папа не колебался ни секунды.

Поэтому павлин отделился, уменьшился до нитевидной трубы, чтобы проскользнуть сквозь завал, и переправил горняков в безопасное место. Да, отец умер — из человеческого тела разом вырвали всю энергию, как если бы из него фонтаном хлынула кровь, и он остался там, мертвый и холодный. Но… павлин оставил себе часть папиных воспоминаний, побуждений, чувств. Таких, как его любовь к дочери.

Угадайте, кто стал следующей для павлина «попуткой» — с кем он путешествовал мирно, без слияний, но, не спуская с «попутчика» глаз? И угадайте, кого Павлин защищал по мере необходимости в течение следующих двадцати семи лет?

Теперь же круг замкнулся: тот же кризис, то же решение. Павлин не был приспособлен к тому, чтобы действовать самостоятельно в нашем человеческом мире, хотя бы тогда, когда нужно было приложить руки к компьютерам, защитным блокировкам и прочему. Те простые способы, которыми они могли с нами общаться (телепатически или через связующий кристалл), были слишком медленны-неловки-неуклюжи, чтобы с их помощью состряпать лекарство для птеромика В и С, — это было бы похоже на выкрикивание указаний через стену, да к тому же не очень толковому ребенку.

Это было сравнение павлина, не мое. Мне общение казалось достаточно успешным — да, павлин говорил на языке улумов, а не на английском, потому что он жил среди носителей этого языка девять сотен лет… но я жила среди улумов всю жизнь и понимала их язык. Вероятно, этого ему было недостаточно: обычные слова слишком ограничивали сверхразумную карманную вселенную в ее попытках донести жизненно важную информацию до туповатой тетки.