Джеймс Гарднер - Неусыпное око

Жаль. Если б нас задело громовой вспышкой, может, хоть это помогло бы нам «справиться».

Я понятно объясняю? Мне не кажется, что я жалею себя. Я просто хочу рассказать вам правду.

На всем протяжении чумы наш мозг разлагался. Наши соседи улумы — мертвы. Пациенты, за которыми мы ухаживали, — мертвы. Десятки городов улумов — пусты. Как-то вечером компания таких же, как я, детишек сидела в моей полусфере, передавая по кругу бутылку сово-ухалки, которую пили, чтоб был повод вести себя как пьяные… в ту ночь, около полуночи, моя поэтичная подруга Дарлин прошептала, что ей вдруг представились Глубинные районы, заполненные горами трупов до небес. Люди, живущие на побережьях, скоро увидят, как воды рек станут коричнево-зловонными.

Мы дружно закивали. Нас терзали те же кошмары. Вот в чем дело: мы никак не могли отбросить мысль о своей вине. Улумы умирали, а мы нет. Миллионы их безмятежно жили девятьсот лет и не заболевали. Через двадцать пять лет после прибытия хомо сапов вялая смерть начала источать свой яд.

Наверное, это мы занесли что-то. Или пробудили что-то. Или создали что-то. Ученые клялись, что птеромический микроб ничуть не напоминает организм из человеческого космоса, но мы отказывались им верить.

Вы это понимаете? Не головой, а сердцем. Вы это уловили? Вы чувствуете ледяное дыхание вины, хватающей вас за руки, подавляющей вас своим бременем?

Нет. Потому что вас там не было. Там были мы.

Мы были во всем виноваты. На нас была кровь каждой изумительной пожилой женщины, которую нам не удалось спасти. И когда мы, наконец, наткнулись на лекарство». Господи, улумы на отца смотрели как на гения, а людям его имя становилось поперек горла. Оливковое масло? Всего лишь оливковое масло? Не результат сложных исследований, а нечто, что было у нас с самого начала, нечто, что мы могли синтезировать в любых количествах в любое время, а мы сидели, ничего не делая, наблюдая, как умирают тысячи.

Когда мы, наконец, подсчитали точное число умерших, стало ясно, что люди Дэмота позволили умереть более чем шестидесяти миллионам улумов, порученных нашим заботам.

Шестьдесят миллионов. 60 000 000. Или, подходя к подсчету иначе, 93 процента всех улумов во вселенной. Весь биологический вид чувствующих существ практически уничтожен из-за того, что мы не поделились с ними капелькой салатной заправки.

Понадобился еще год (на Дэмоте он равен 478 дням, по 26,1 часа в каждом), чтобы скошенные вялой смертью улумы снова полностью обрели способность двигаться… или такую долю этой способности, которую им вообще удалось себе вернуть. Те мускулы, что были парализованы слишком долго, в основном оставались атрофированными, и тысячи выживших говорили только дрожащим голосом и не могли толком удержать в пальцах мелкие предметы.

Улумы продолжали убеждать нас, что рады и счастливы. Еще немного, и мы не могли переносить даже их вида. Они нам слишком о многом напоминали. Это было тягостное бремя.

Добровольцы перестали приходить в Большой шатер задолго до того, как наши улумы сами смогли о себе заботиться. И папе пришлось платить людям за работу, которую они прежде так охотно выполняли, — до такой степени найденное лекарство заставило каждого ненавидеть себя. К тому времени, однако, мы осознали, что улумам расходы были по карману — они же теперь богачи! Вымерло 93 процента расы — соответственно, благосостояние каждого оставшегося в живых приумножилось в 14, 29 раза.

Простые математические действия… даже учитывая экономическую неразбериху, последовавшую за чумой. И хомо сапы, и улумы ударились в сумасшедшие траты, перемежающиеся депрессиями с оттенком агорафобии плюс всеми остальными мелкими приступами слабоумия. Но, несмотря на это, большинство улумов вышли из этого безумия.

Люди других миров называли это проблеском надежды. Однако мы на Дэмоте никак не могли разглядеть во всем этом никаких проблесков.

Через семь месяцев после открытия спасительного лекарства на «Рустико-Никеле» в шахте № 12 произошло обрушение второй категории сложности: первое такое обрушение за двадцатичетырехлетнюю историю компании. Не помог десяток систем безопасности, и авария все равно окончилась одним смертельным случаем — это был доктор Генри Смоллвуд, оказавшийся на месте происшествия, чтобы вправить рабочей вывихнутую лодыжку.

Мать Шарр Кросби. Запнулась на ровном месте.

Корова неуклюжая.

Мои шестнадцать, семнадцать, восемнадцать лет — ярость, ярость, ярость. Вина выжившего и посттравматический стресс.

Я ненавидела отца за то, что он умер, была полна решимости наказать мать, потому что она ничего не могла поправить. Я погребла себя в неглубокой могиле пустой траты времени: когда тебе не нравится то, что ты делаешь, ты знаешь, что тебе это не нравится, но ты все равно продолжаешь это делать. Играть в кретинские игры в мире виртуальной реальности; безразлично заниматься сексом с любым, кто достаточно пьян, чтобы польститься на тебя; воевать не на жизнь, а на смерть с матерью, с друзьями, с собой…

Однажды мне пришло в голову, что мне ненавистна одна конкретная веснушка у меня на руке. Поэтому я взяла старый отцовский скальпель и вырезала ее. С первой веснушкой было покончено, но тут же в глаза бросилась вторая… поэтому ее я тоже вырезала.

Все вышло из-под контроля… В приличном обществе я до сих пор ношу платья с длинными рукавами.

Но нет смысла задерживаться на том, как идиотски и безбашенно я едва не настругала себя ломтями, не померла от передоза или не потеряла всех зубов в драках в провонявших спермой подсобках. Можно назвать мой тогдашний стиль жизни одной постоянной попыткой самоубийства, но ведь она не удалась, не так ли?

Ничего не доказано.

Проблема не решена.

Фэй Смоллвуд, некогда считавшая, что она слишком сильна, чтобы мир сломил ее. Лощеная девушка, вдруг возненавидевшая лоск.

Я пережила эти годы в основном из-за самого Саллисвит-Ривера — грубого горняцкого городишки, — да, но не настолько сочащегося гноем сосредоточенной жестокости, как любой из городов. У нас случались шумные ссоры, но не войны банд, были и пьяницы, но не хладнокровные убийцы.

И у меня имелись заступники: мелкие правонарушители и бунтовщики, такие же, как я, дети, видевшие слишком много трупов. Моя собственная хулиганская тусовка — нас было восемь, твердо убежденных, что переизбыток смерти опровергает что-то во вселенной, и единственный достойный ответ — недоверие ко всему цивилизованному миру.

Мы были паршивцами-идеалистами. В девятнадцать лет мы все переженились.

Немного из истории: люди на Дэмоте изначально были родом с Заходи-Кто-Хошь — планеты, заселенной в двадцать втором веке небольшой религиозной сектой, именуемой ковенант [6] Ковенант — первоначально соглашение шотландских пуритан для зашиты кальвинизма и независимости Шотландии; наиболее известны: ковенант 1638 года, направленный против абсолютистской политики Стюартов, и ковенант 1643 года. Мэримарш. Первые последователи Мэримарша верили в особенный вид группового брака — в формирование своего собственного клана, коммуны, кибуца, [7] Кибуц — сельскохозяйственная коммуна в Израиле. «пожизненной команды»…