Александр Житинский - Часы с вариантами

«Неизбежность смерти слабых людей приводит к бездействию, а сильных заставляет работать с удвоенной энергией».

«Как бы я жил, если бы начал жизнь сначала? Я много размышлял над этим, ибо имел разнообразные задатки, как всякий живой человек, и неизменно приходил к выводу, что прожил бы ее точно так же. Следовательно, я доволен ею, не так ли? Да, но только в том смысле, что не сделал в жизни ни одного поступка, противного моей совести, то есть прожил ее достойно. Сейчас, глядя смерти в лицо, я понимаю, что сознание достойно прожитой жизни есть главный и необходимый ее итог, а пережитые трудности, лишения, ошибки и неудачи лишь придают достоинству необходимую серьезность».

««За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь», — гласит народная мудрость. Она таким образом указывает на разумность погони за одним зайцем. Но стоит ли за ним гоняться? Жизнь — это не погоня за зайцем».

«Трижды я оказывался в ситуациях предельно критических: дважды на тонущем корабле и однажды, как ни странно, на ковровой дорожке одного кабинета. Все три раза я имел время, чтобы изменить ситуацию на более благоприятную, но ни разу не воспользовался этим. Почему? С судьбой нужно сражаться честно. Либо честно победить ее, либо так же честно умереть».

«Внуку. У людей в районе шеи, под кадыком, есть так называемая вилочковая железа. Тимус — по латыни. Она достигает наибольшей величины у грудных младенцев, к старости сходит на нет. Предполагают, что деятельность этой железы как-то связана со старением, с протеканием биологического времени жизни организма».

«Если бы смерти не было, ее следовало бы изобрести».

«Хотел бы я снова стать молодым? Как ни странно, нет. Люди, мечтающие о возврате молодости, не отдают себе отчета в том, что ее очарование заключается прежде всего в новизне ощущений, а не в избытке сил. Старость — понятие не энергетическое, а информационное. Начать жизнь сначала можно лишь молодым старичком».

«Необходимость прожитой жизни определяется не тем, насколько твоя судьба совпала с собственными представлениями о ней, а тем, насколько совпала она с исторической жизнью народа того времени, когда ты жил».

Я закрыл тетрадь. Это было как приговор.

Достал он меня все-таки, мой дед. Из-под земли достал. Из покинутого мною пространства достал.

Все это он понял и рассчитал, не прибегая к эксперименту, задолго до того, как я начал свои прыжки и ужимки. А я, как последний дикарь, как трехлетний младенец, баловался блестящей игрушкой, считая себя исключительной личностью.

Моя судьба не совпадала ни с собственными представлениями, ни с исторической жизнью народа.

Да и что, собственно, было исторической жизнью народа в то время, когда я метался по пространствам? На этой ровной исторической поверхности не наблюдалось ни одной революции, ни одной индустриализации, ни одной войны… Судя по рассказам мамы и кадрам видеокассет, я прожил свою маленькую жизнь так же, как миллионы сограждан — в необременительной борьбе за благополучие, за наиболее полное удовлетворение моих растущих потребностей. Я уже почти выиграл эту борьбу, если не считать квартиры. А мне только тридцать три года. Что же я стану делать дальше?

Несмотря на то что я жил так же, как большинство, что-то мешало мне признать мою жизнь эквивалентной исторической жизни народа. Но неужели отсутствие катаклизмов? Нет, это абсурдно. Отсутствие высоких целей и идеалов?

Но почему, бог мой, почему они были у деда? Откуда он их черпал? Откуда брал их его отец — профессиональный революционер и политкаторжанин? Неужели я настолько испорчен и себялюбив, что не желаю народу счастья, а борюсь только за свое — непогрешимое и бесталанное, как будильник? Где он — народ?!

Я со злостью отшвырнул тетрадь. Я был зол на деда. Зачем ему понадобилось искушать меня? Я прожил бы свою тихую жизнь как придется, не задумываясь о ее смысле. Теперь же приходится решать уравнение со многими неизвестными.

Я достал из кармана записную книжку и стал ее листать. Захотелось встретиться с друзьями, чтобы проверить, как они прожили этот период. Книжка меня поразила.

Она была устроена по функциональному принципу. Фамилии в ней практически отсутствовали, записаны были лишь имена, изредка с отчествами. Вместо фамилий имелись краткие пояснения; к какой сфере принадлежит абонент. Род занятий и оказываемых услуг. Почему-то эти слова тоже были написаны с заглавных букв.

Коля Джинсы, Марк Петрович Колбаса, Елена Сергеевна Зубы, Аллочка Авторучка, Надежда Тимофеевна Билеты, Саша Зонт, Николай Иванович Запчасти.

Или же другая группа: Миша Внешторг, Галочка Министерство, Семен Трофимович Референт.

Встречались абоненты, не поддающиеся никакой расшифровке. В основном женщины. Вера Адлер, Лена Белые Ночи, Люсенька Телогрейка и даже Эльвира Гоп-со-смыком..

Решительно потряс меня Иван Иванович Бубу. Я решил, что это какой-то неизвестный мне вид услуг или продукт, появившийся в самом конце двадцатого века, и неожиданно позвонил по его номеру. Трубку поднял мужчина.

— Слушаю.

— Иван Иванович?

— Он.

— Это Сережа…

— М-м…

— Мартынцев.

— Извините, не припоминаю. Вы чем, так сказать, богаты? Чему мы, так сказать, рады?

«Чем же я богат? — подумал я. — Экспортными электродвигателями? Танцами?.. Скорее танцами».

— У нас ансамбль, — сказал я.

— Ах, «Сальдо»! Так бы и сказали. Пока ничего нет.

— А когда будут?

— В следующем квартале. Звоните.

Он повесил трубку. «Бубу будут в следующем квартале», — меланхолично подумал я и набрал номер Макса. Он значился в записной книжке под своей настоящей фамилией. Я волновался. Как меня встретит старый друг? Ответил мне женский голос. Я узнал маму Макса.

— Здравствуйте, Ольга Викторовна. Это Мартынцев.

— Сережа? — удивленно спросила она после паузы.

— Максим дома?

— Да… Сейчас я позову.

Трубку довольно долго никто не брал. Затем послышалось шуршание, и голос Макса произнес четко и сухо:

— Я же сказал тебе, чтобы ты не звонил. Нам не о чем разговаривать.

Вслед за этим последовали короткие гудки.

Я повесил трубку, разделся и лег спать на отцовском диване, где мама уже приготовила мне постель.

Я долго не мог заснуть. Смотрел на политическую карту мира, будто светящуюся в темноте комнаты на противоположной стене.

«Чужое… Чужое пространство…» — повторял я про себя, уже зная, что останусь в нем надолго, может быть, навсегда, потому что после всего, что я узнал, я не мог себе позволить удрать из него в лучшие пространства и времена. Необходимо было жить тут, пытаясь по мере сил исправлять ошибки предшественника.

Я был готов его убить, то есть убить себя, растерявшего за каких-нибудь шестнадцать лет друзей, высокие порывы и идеалы юности. Мне показалось, что тихо улизнуть в другое пространство было бы подлым по отношению к Сергею Мартынцеву, который здесь сильно помельчал и омещанился. Как-никак я отвечал за него, ведь он был моим двойником. Я решил ему помочь.