Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Там ведь нагромождали идею на идею, а теперь пойдет в дело только самое проверенное; так гораздо проще и быстрее. У Виктора Федоровича едва ли не вышло, что оно и к лучшему — выход из строя старой несовершенной системы. Прямо он это не сказал, но в интонациях что-то проскользнуло.

Ничего не ответив на его вопросительный взгляд, Пец вошел в — просмотровый зал. Увидев его, Варфоломей Дормидонтович остановил проектор (ла экране замер кадр с оранжевой звездой, окутанной плоским, слабо светящимся шлейфом), подошел, душевно пожал руку:

— Его всем нам будет не хватать, Валерьян Вениаминович. И другого такого мы не сыщем… — Вздохнул, помолчал и заговорил деловым голосом: — Что же до состояния работ, то… мне лично оно напоминает состояние Европы после второй мировой войны: масса разрушений — но тем самым и масса возможностей для реализации новых идей, новых архитектурных проектов, которые иначе бы остались на бумаге. Витя вам говорил о своих замыслах?

— Нет, — буркнул Пец.

— Ничего, еще расскажет… А вот, Валерьян Вениаминович, не угодно ли полюбоваться, — Любарский указал на экран. — Думаете, это планетообразующая звезда? Как не так, это планета, выбрасывающая из себя вещество! Только снята при сильно ускоренном времени, поэтому ее тепловое излучение выглядит светом. Понимаете, выходит, что между планетами и звездами в этом отношении нет принципиальной разницы! Не хотите ли посмотреть дальше?

— Не сейчас, — качнул головой директор. (И этот отрешен, наполнен Меняющейся Вселенной; и ему не поворачивается язык сообщить о надвигающейся оттуда космической буре. Да и время еще терпит). «Энтузиасты науки, куда к черту, приносящие себя в жертву Познанию Вселенной! Чем вы лучше военпреда Волкова, готового распяться в интересах обороны? Ограниченность, ограниченность — даже когда она прикидывается широтой и жертвенностью… Не лучше ли ничего не приносить в жертву: ни вселенскую отрешенность земной суете — ни ее вселенскому образу мыслей? Уметь охватить рассудком и чувствами все — от Вечной Бесконечности, в которой обитаем, до мелких забот о телесной жизни… И без натуги, главное, охватывать все в действиях и переживаниях. Это — легко сказать! Кто сумеет? Корнев не смог. Эти? Они, похоже, уже по ту сторону, что и Корнев, хоть и на иной лад. Я? Только в мыслях, а в делах, в жизни не лучше других. Выходит, не по силам это людям? Наш удел быть игрушками стихий и ни черта ни понимать? Или, что не лучше, драматизировать развенчание иллюзий, открытие истин — вплоть до самоубийства?..»

Взгляд Пеца упал на взъерошенного Мишу, который выходил и вернулся сейчас с кипой кассет. «У этого хоть была своя причина не участвовать в похоронах…» Директор подозвал его, извинился, что не помнит имени-отчества.

— Михаил Аркадьевич Панкратов, — сухо представился тот.

— Не родственник академика Панкратова?

— Нет. И самоубийцы Шиммеля тоже.

Малый дерзил, чтобы не потерять лицо: обжегся на Корневе. Самоубийца Шиммель — это из Ремарка? К таким выпадам Пец привык — наравне с подобострастием. «Все-таки книги читает, молодец». Не познакомит ли его Михаил Аркадьевич со своей установкой? Познакомить с действием установки, ответил тот, сейчас невозможно, поскольку она паразитировала на системе ГиМ, которая разрушена. Можно только рассказать идею, показать, что получается.

— Пожалуйста.

Они перешли в комнату мастерской, где стояла установка. Основное — это конденсаторы НПВ, объяснил инженер, достав из стола металлические цилиндрики с округлым керамическим дном и игольчатым электродом внутри. Их помещали вблизи нижней границы «полевой трубы» системы ГиМ; когда ее поле концентрировало крутую неоднородность, то и между электродами в цилиндре получалась такая же: по краям кванты в тысячи раз крупнее, чем вблизи иглы. Для сохранения этого после снятия поля ГиМ достаточно было удержать такую же напряженность внутри цилиндрика, для чего хватает батарейки. Далее конденсатор, в котором оказывается физический объем порядка многих кубометров, можно вместе с батарейкой перенести куда угодно. Если потом убавлять напряжение, то микропространство как бы выходит вовне, в обычное, выпирает крутым градиентом неоднородности. А тот может разрушать любые непроводники. Направление и угол градиента регулируются вот этими и этими электродами установки… Затем Миша показал образцы с дырами, которые Пец видел вчера.

Валерьян Вениаминович слушал, смотрел, кивал, все давно поняв. Он снова был — который раз за последние дни — потрясен до панического смешения мыслей.

— А что произошло бы, если б от вашего заряженного неоднородностью «конденсатора» отсоединился провод батарейки?

— А с чего бы ему отсоединиться? — опасливо покосился на него инженер. — Клеммы под винты, схема без соплей.

— А все-таки? Выскользнула клемма, оборвался провод при переноске — мало ли что.

— Ну… разрушение предметов вокруг. Только это маловероятно.

Он и сейчас не понимал, что изобрел ту самую «пространственную бомбу», этот молодой, да ранний Миша, не состоящий в родстве с академиком и самоубийцами. Лишь почуял возможный нагоняй за рискованные опыты. Он и не Думал ни о какой бомбе: способ конденсации НПВ, накопление больших физических пространств в малых геометрических объемах — интереснятина! Да и сам Пец, не наведи его сегодня бдительный военпред на эту тему, не в первую и не во вторую, а разве что в десятую какую-нибудь очередь задумался бы о разрушительных свойствах таких НПВ-конденсаторов. Ведь здесь столько применений: не только стены дырявить, но и туннели сквозь горы… автобус в карман поместить можно… да что говорить! И в то же время: НПВ-бомба. При надлежащем заряде любой город в пыль обратит. Все верно.

Он поставил инженеру «недурственно», посоветовал провести теоретические расчеты, не тянуть с заявкой и статьей — и отпустил с миром. А сам поднялся на крышу.

Здесь было прибрано, почти ничего не осталось от хаоса обломков, который он видел утром. Кабина и электроды, падая, снесли ограду, лебедку и западную часть генераторной галереи. На краю площадки в той стороне теперь торчала только лампочка на шесте, тускло освещала ближнюю часть крыши. Непривычной была пустота и первозданная темнота вокруг и вверху: не тянутся к ядру освещенные прожекторами канаты и кабели, не белеют в выси электроды и колбаски аэростатов… От кабины осталось лишь пилотское кресло, с которого так удобно было наблюдать делающееся в MB; его вырезали автогеном вместе с частью шасси, поставили в середине крыши.

Первые минуты Валерьян Вениаминович ходил по площадке, как по кабинету, ничего не замечая: приводил мысли в порядок. Вся история с изобретением Панкратова настолько быстро и слитно прошла перед его глазами, что он в самом деле почувствовал себя наблюдающим — наверху, в кабине ГиМ — слитный интеллектуально-эмоционально-вещественный процесс на какой-то планете. В этом процессе несущественно было наличие определенного специалиста — с фамилией, внешностью, беременной женой, обидой на главного инженера, как несущественно было конкретное воплощение оборонных опасений в полковнике-инженере Волкове, а административного начала в директоре по фамилии Пец. Все могло быть не так — и не только в деталях, а вообще у завросапиенсов или мыслящих крабов. Главным было утверждение себя — новой мыслью, ревностным исполнением служебного долга, т. п.; а еще более главным — что не могла не реализоваться созревшая идея-возможность: сначала в изобретение, а затем, влекомая жаждой выгод и опасениями утрат, и в различные преобразующие мир действия. «И ведь в сторону рыхления опять-таки преобразующие, рыхления и образования пустот — мирные или военные применения, все равно. Действительно заложено это в нас, выходит?»