Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

— Из моих никого, — полковник опустился на свой стул. — Установки только… такие машины! Да за одно это вас расстрелять!.. — перевел дух, добавил понуро: — В башню сейчас только за смертью идти. В осевой еще ничего, хоть и штормит, а во внешних слоях все трещит и сыплется, не пройти.

— Но вот вы и ваши герои — проскользнули, — не без яда заметил Буров.

— Так! — Валерьян Вениаминович хлопнул в ладони. — Две минуты на выработку плана — и действовать!

Это был прежний Пец, даже помолодевший — с блеском расширившихся глаз, подтянутым одухотворенным лицом, уверенной речью и жестами. Зискинд подумал, что таким не видел его. Никто не видел его таким (разве что Корнев один раз, когда он ворвался к нему с идеей ГиМ) — потому что это был человек, достигший высшей ступени понимания. Валерьяна Вениаминовича не пугали сейчас ни грохот катастрофы, ни опасность, ни ответственность.

План выработали быстро: Бурову, который знал, где находится регулятор и как с ним управиться, подняться туда, отключить или усмирить; Волкову — собрать своих разбежавшихся помощников, сформировать четыре группы, которые одновременно, по сигналу — выстрелом из пистолета, разобьют датчики на лебедках.

Две возможности удержать Шар.

— А мы с Юрием Акимовичем здесь, в резерве.

Все было решено под грохот и водянистые колыхания пространства. Волков убежал собирать своих.

— Теперь вы, Витя. Возьмите вот стул, прикройтесь.

Секунду Буров и Пец смотрели в глаза друг другу. Виктору Федоровичу было что крепко сказать директору напоследок («Тоже мне король Лир — папа Пец, Хрыч, куда к черту!» — мелькнуло в уме). Но вместо этого он вдруг шагнул к Валерьяну Вениаминовичу, обнял его — и они расцеловались, как друзья, которым больше не увидеться. Потом Буров через бомбардируемое обломками пространство пошел к арке.

Возможно, ему лучше было бежать — только он не мог бежать. Душа была охвачена восторгом и ужасом; но ужас этот не имел ничего общего с животным страхом боли и смерти, от него не смешивались мысли и не дрожали колени. Осколки бетона барабанили по днищу стула над головой, задевали бока, падали около ног. Вокруг творилось такое, что юлить не имело смысла: разбушевавшееся НПВ каждым своим шевелением могло скомкать его, порвать, стереть в пыль. И сознание того, что не имеет смысла предугадывать опасности, а надо просто идти и делать, что намерился, — придавало Виктору Федоровичу спокойствие и силу.

И он дошел — сначала до арки, а там и до входа в средний слой. Скрылся в нем.

— Может, и я пойду, подстрахую? — неуверенно предложил Зискинд. — Мало ли что…

— Не следует проявлять отвагу через силу, — спокойно и без желания обидеть сказал Пец. — Ничто не следует делать через силу. Вам ведь не хочется идти. И не нужно, он дойдет.

«А вы?» — вопросительно взглянул на директора Зискинд — но не сказал, поняв, что Валерьян Вениаминович снова отключился, думает о своем, глядит туда, куда ушел Буров.

«Когда люди многое делают через силу, стихии воздают им тем же. Мы живем в прекрасном и яростном мире, Платонов прав. Но, пожалуй, все-таки в куда более яростном, чем прекрасном. Не людям увеличивать его ярость — в этом они ничто перед вселенской мощью. Мир, природа ждут от них вклада другим — прекрасным. Тонким, возвышенным, продуманным, умным. Энергия и вещества коими, как нам кажется, мы владеем, у нас не свои, а это — свое. Этого, красоты-тонкости, без нас не будет — ни в местных процессах, ни в мировых. А объекты, даже и планеты — лишь мгновенные состояния процессов. Образы событий.

Я немало ошибался, да ошибались и мы все, сомневались, искали, меняли мнения и решения, разочаровывались, переделывали. Вероятно, я нахомутал, и сейчас, Витя. Прости… Мог бы ошибиться, поступив по-иному. Что поделаешь, нельзя нам ждать, пока в Совершенное Знание проникает Совершенный Человек. Не дождемся. Надо самим, какие ни есть. Пытаться, искать, стре… ох! Что это?!»

Вспышка света в глазах, но вместо грохота — боль в черепе. Это было не внешнее: удар, как и в Шаре, пришел изнутри. Все сверхчеловеческое напряжение последних часов, все прожитое и пережитое вложилось в этот удар в мозгу, в кровоизлияние. Пец слепо нашаривал, за что бы ухватиться, но руки не слушались. Тело само отшатнулось к стене проходной, оползало на подгибающихся ногах. Зискинд едва успел его подхватить:

— Валерьян Вениаминович, что с вами?

«Ох… а!., вот оно что… вот что — чего сам хотел. Все как у Корнева, с точностью до плюс-минус желаний. Ооо! Ну и боль!.. Ничего, теперь можно… отпущаеши… ничего. Оох!»

Малиновая «Волга» Ястребовых катила по проселку, поднимая глинистую пыль. Сын выбрал направление, которое прямо уводило от Шара, и гнал, не жалея рессор. Герман Иванович все оглядывался. В башне народу… ой-ой! «Драпать надо, драпать!» — бился в уме энергически произнесенный сыном глагол.

…Герман Иванович отведал войны только в последний ее год, девятнадцатилетним младшим сержантом, технарем на аэродроме.

Тогда драпали немцы. Впрочем, и в предыдущие годы этот глагол применяли исключительно к ним; наши отступали.

— Да не гони ты так! — не выдержал он последнего толчка на ухабе. — Гляди, багажник опять распахнулся, зараза!

Сын оглянулся, затормозил, выругался. Он впервые при отце ругнулся по-черному; тот удивился: гляди-ка осмелел.

— Говорил же тебе сколько раз!.. — выскочил закрыть багажник.

Дальнейшее произошло как-то неожиданно для самого механика: он переместился на сиденье сына, для пробы даванул правой, плохо слушающейся ногой педаль тормоза: будет работать! — включая сцепление, дал газ. «Волга» рванула с места. Отъехав метров сто, Герман Иванович свернул на сжатое поле, двинул по стерне обратно. Сын бежал наперерез, махал сорванной с головы норковой шапкой, что-то кричал. Но не успел, стал. Механик, проезжая, только покосился на рыжего, родного, похожего: вид у того — в дубленке посреди пыльного жаркого поля — был довольно дурацкий; пробормотал: «Ничего!..» — прибавил еще газу, вывел машину на проселок, обратно к Шару.

Удар. Боль. Вспышка в мозгу. Болевой шквал будто дробил тело Валерьяна Вениаминовича, он не слышал ничего, не видел клубов пыли и дыма, сверкания искр наверху. Но какие-то участки его мозга еще сохраняли ясность — и нельзя было поддаваться, надо что-то еще успеть додумать и понять.

«…о чем я перед этим?.. Ага, пытаться и стремиться. Ну, конечно, в этом общий смысл:

— из всех движений материи лишь немногие, самые мощные, порождают галактики, а из них лишь редкие в напоре своем разделяются на звезды — но без прочих действий не было бы и их… — и среди обилия живых существ лишь немногие выйдут за круг обменного существования, начнут мыслить — но не было бы всех, не появились бы и эти… — и так во всем… ооо!»