Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

— При чем здесь карманы, — пробормотал Григорий, — ну при чем здесь карманы?! Ведь это девушки. И это весна. Это май-чародей, это май-баловник веет свежим своим опахалом… Май-чародей — а не май м-ц, второй м-ц второго квартала! Бюрократы!

„Пропуска им не теряй в весенний сезон… выполняй, не опаздывай, не обсуждай, не то, не се — размерили, заорганизовали до посинения! — Он решительными шагами поднимался к кабинету товарища Гетьмана. — Сами обиваем высокие чувства, порывы души, а потом сокрушаемся: откуда берутся вздорные, пошлые, ограниченные, мелкомстительные, не умеющие ни любить, ни жалеть? А это они мстят за отнятые мечты…“

— А, Григорий Иванович! — поднял голову от стола Гетьман. — Ну как — познакомились?

— Угу, — кивнул скульптор, широким движением руки сметая со стола в чемоданчик свои образцы.

— И на чем же вы порешили остановиться?

— Потом поговорим, — ответил Кнышко в дверях.

Этот разговор тотчас выветрился из памяти. „Как же так, черт меня побери! Ведь когда я ухаживаю за женщиной — да и просто разговариваю! — то стараюсь, чтобы ей приятно и интересно было со мной. Самому хорошо, когда они улыбаются, оживлены, глаза блестят, румянец на щеках… в работе-то своей, в высшем своем общении, что же? Разве она не для того предназначена? Для этого, а не для упоминания в ведомостях и докладах, что на территории установлено урн чугунных литых — двадцать, скульптур женских мраморных — одна. Ах, халтурщик проклятый!“

Он вернулся на товарный двор, сел на прежний ящик, вывалил на асфальт из чемоданчика образцы, взял молоток — хорошо подогнанный к руке молоток-киянок для работы по камню — и расколотил все пять фигурок. „К чертям полновесные формы! К дьяволу выражаемый бедрами производственный порыв! К разтакой бабушке обусловленное договором содержание!“ Ему сразу стало легче.

Пока Юрий Иванович утолял первый аппетит, ему было не до размышлений. Но когда в банке осталось меньше половины, воспоминание о необычной вспышке снова обеспокоило его.

„Что же там было не так? Картина послесвечения? Ну, люминофор после выключения тока светится еще, бывает, с секунду… Постой, но в голой-то части его не было! — инженер замедлил движение челюстей. — Да, после того, как щелкнуло перегрузочное реле… и ток, понятно, оборвался, белый жгут в этой части трубки еще был. А потом расплылся. Вздор! — Передерий отставил банку, понимая, что это не вздор. — Ерунда какая-то, так не бывает. Мне показалось. Рекомбинация электронов и ионов после ударной ионизации в разреженном газе длится не более тысячных долей секунды — это во всех учебниках написано. Это все знают. Тысячные доли — заметить глазом такое послесвечение нельзя. Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!“

Юрий Иванович поймал себя на том, что весело издевается над благоразумными познаниями.

„Постой, а если все-таки показалось? В сетчатке глаз вспышка оставила раздражение, вот и… недаром потом перед глазами плавал черный жгут. Стоп-стоп! Черный — то есть теневой. Это нормальная реакция глаза после того, как смотрел на яркое. Так что это еще ничего не доказывает“.

— Эт-то ничего, эт-то нич-чего, эт-то нич-чего не доказывает! — непонятно на какую мелодию положил Передерий эти слова.

Чтобы проверить себя, он в упор глянул на солнце. Небо очистилось от белесой пелены, оно светило полным накалом. Отвел глаза — в них, накрывая киоски и торговок, маячило круглое темное пятно. „Все правильно, колбочки-палочки истощились после яркого. А тогда в лаборатории, когда отключился ток… ведь так же было! Ведь видел. Но тогда… хо-хо! Выходит, рекомбинация здесь ни при чем?! Выходит, это невозможно?!“

Это была минута неизъяснимого наслаждения: Юрий Иванович расшатывал истины, был наравне с великими — и именно в те их моменты, звездные мгновения, когда они были велики.

Почти бегом он пересек базарную площадь, торговый шум и там звучал в его ушах музыкой. „Неужели, черт меня побери?! Ведь этим такие люди занимаются, на такой аппаратуре, с такими теориями — и вдруг!.. Хо-хо, таких послесвечений не бывает, наукой не предусмотрено. А вот захочу — и будут!“

Тополя на бульваре выгнулись под ветром зелеными саблями. Бодрый ритм „Эт-то было лет-том, лет-том…“ овладел инженером, он подмугыкивал в такт шагам. Пьяненькая бабуся стояла под высоким деревом, смотрела на трепещущие листья, кланялась и голосила:

— Гой, тополя, и чого ж ты така выросла?! Гой, тополя, тополя!

И Юрий Иванович, только глянув в ее сторону, понял, что старуха и тополь — ровесники, мощное дерево — мера бабкиных годов, и она горюет-причитает о прожитой жизни, о невозвратимо утраченной молодости.

У проходной ревел компрессор, а поодаль темноволосый массивный мужчина в спецовке крушил пневмомолотком мраморную глыбу. И по музыке звуков, по могучей позе человека Передерий понял, что тот тоже пришел к важному замыслу — и у него получится.

Он сейчас все понимал!

Человек с пневмомолотом у мраморной глыбы — это был Григорий Кнышко. Тогда он вышел с завода с намерением больше не возвращаться ни сюда, ни к своему занятию. Но — как раз кончался обеденный перерыв, работницы возвращались в цеха. Лица их были оживлены по случаю весны, солнца и короткого отдыха. Григорий остановился растерянно. „Ну, проявил честность… и все? Тебе от этого стало легче, а им? Для них-то ты ничего не сделал…“— Он смотрел на их лица, стыдясь своего сильного тела, праздных рук. — Девочки, мечтательные девочки идут жить, как жили. Растерянные, сомневающиеся, доверчивые, ищущие небанального, а потом махнувшие рукой: а, не все ли равно! Ах вы, дочки мои, несостоявшиеся любови мои, что мне сделать для вас?»

Он медленно подошел к глыбе неликвидного мрамора, соответствующего ГОСТам. Она сияла и светилась под солнцем.

«Лицо. Только лицо — их».

Это был даже не замысел. Он увидел Лицо в куске камня — то самое, с гневно-мечтательным изгибом губ и бровей, с вопросом и недоверием в расширенных глазах, вопросом к жизни и к себе. Он знал , что оно существует, живет там. Задача была простая: убрать лишнее. Освободить Лицо.

От возбуждения и жажды работать у скульптора затряслись руки. Слезы навернулись на глаза, слезы любви к этим девушкам, восторженного понимания. Он сейчас был готов на все, только бы они поверили в жизнь, в него… и, главное, в себя. Возбуждение не лишило рассудка, даже напротив — обострило его. «Лишнего много. Его убрать — работа большая, не на один день. А сделать надо сегодня, иначе…» С Григорием впервые было такое: он опасался спугнуть это состояние черновыми нудными делами, передышками. Или он это сделает сейчас, сегодня — или никогда не сделает. «Как же быть?»