Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта

Словом, ушибла и его Меняющаяся Вселенная, она же Событийная и Мерцающая. С того дня серыми стали для Александра Ивановича еще недавно заполнявшие его душу проблемы башни; в ядро Шара уносились его мысли и мечтания.

— Слушайте, — говорил он и на НТСах, и Пецу или другим руководителям, и в лаборатории MB (которая чем далее, тем больше становилась думающим клубом, куда каждый приносил суждения и идеи), — слушайте, но ведь Шар со всеми своими тысячами физических мегапарсеков внутри — все-таки шар. Компактное пространственное образование поперечником четыреста пятьдесят метров. Мы его уловили проволочными сетями, приволокли сюда, привязали канатами к трубам. Можем, если пожелаем, отвязать, таскать — как детки разноцветные пузыри на Первомай… Со всеми Вселенными, что в нем, понимаете?

— Так уж и можем, — возражал Зиид или кто-то из архитекторов, — а башня?

— А что башня? Аккуратно поднять Шар вверх — она и не шелохнется. Останется стоять дура дурой. Она принадлежит Земле. А галактика в ядре принадлежит Шару. А он принадлежит нам!

— Ты куда гнешь, скажи прямо? — не выдерживал Васюк-Басистов или кто-то еще.

— А туда и гну, Толюнчик (или Буров, Бармалеич, т. п.), что раз мы по-настоящему открыли Шар, надо по-настоящему его и осваивать. Ускоренное строительство, всякие испытания и проекты в НПВ — семечки, пройденный этап. Этим мы доказали, что в неоднородном пространстве-времени работать и жить можно… в чем, кстати, никто особенно и не сомневался. Теперь надо внедряться в Шар!

— Как? — вопрошали. — Запускать в него спутники? Космонавтов?

— Здесь картина тяготения неблагоприятная для запусков, — замечал Мендельзон или кто-то из его отдела. — Запустить, собственно, не штука, только обратно не вернется.

— О чем вы говорите, товарищи? — тревожно озирал всех Альтер Абрамович. — Надо заказывать космодромное оборудование? Пусковые ракеты? Космические корабли «Союз» и орбитальные станции «Салют»? Вы это всерьез?..

— Действительно, о чем вы говорите! — широко раскидывал руки Корнев. — Видите, какое у вас ординарное мышление: в самый обрез для однородного пространства — да и то на рядовых должностях. Ракеты, спутники!.. У нас должен быть с в о fl путь к звездам — к нашим звездам!

— Какой?! — вопрошали.

— Ну вот, пожалуйста! — Теперь Александр Иванович вскидывал руки и очи горе. — Да если бы я знал, то зачем тратил бы время на неинтересные разговоры с неинтересными людьми, домогался бы от вас проблесков мысли!.. Надо думать, искать и найти этот путь!

А для этого и мне, и вам, и даже Валерьяну Вениаминовичу, который вот сидит молча, но, я уверен, глубоко взволнован своим вторым открытием Шара, — всем необходимо перестроить свое мышление. В том именно плане перестроить, что Шар — и чепуховина размером в полкилометра вместе с сетями и башней, и необъятный мир чередующихся во времени вселенных. Должно что-то открыться, должно, я чувствую!

Даже на деловитых НТСах после пламенных речей главного все затихали. Но — шли сообщения с уровней, звонки извне, на экранах разворачивались ситуации, требующие вмешательства и решений — башня брала свое, жизнь брала свое.

Думали, делали… Отличился главприборист Буров, тот нерадивый в обеспечении НВП специальный аппаратурой завлаб — молодой, толстощекий и скуластый. Его романтическую душу не могли увлечь поделки ради экономии бетона, погонных метров сварочного шва или его оптимизации, блошиных скачков вертолетов около башни. И только когда добрались до звезд, когда он сам поднялся в кабине и узрел голубые вселенские штормы, вихри и звездные вибрионы — душа его пробудилась, проблема видения в неоднородной вселенной встала перед ним в полный рост. «Потрясно, фартово и лажа, — заявил он на современном языке, вернувшись на крышу. — Только это, ребята, все бодяга. Вы видите не то. Видеть — вообще проблема из проблем. Даже на обычный мир мы не столько смотрим, сколько подсматриваем в спектральную щелочку для волн от 0,4 до 0,8 микрона. А здесь у вас и в эту щелочку попадают, вы меня извините, радиосигналы. Ваши штрихи и вихрики — радиозвезды и радиогалактики. Не спорю, внутри их могут быть вещественные звезды и туманности, но их надо уметь обнаружить. Пока что их свет смещен в диапазон жесткого ультрафиолета. Не надо рыдать — я с вами, я за вас, я вам помогу».

И помог, построил электронно-оптический преобразователь: спектральная щель расширилась, смотреть через нее в Меняющуюся Вселенную стало интересней. На этом деятельный приборист не остановился, толкнул девиз: «Свет мало видеть — свет надо еще и слышать!» — и сочинил акустический комбайн, который превращал электромагнитные волны из MB в звуки разной силы и тона. В этот подъем Корнев намеревался его опробовать.

Но все равно — все это было не то, не то, не то…

Кабина опустилась до уровня 15 000. Переждали Вселенскую паузу (Ночь Брахмы в терминологии древних индусов) — шесть минут по времени кабины, четыре секунды крыши, сотые доли секунды Земли, несчитанные миллиарды лет в MB. Когда в ядре снова голубовато замельтешило, тронулись помалу вверх. «Мерцания» множились, крупнели, приобретали выразительность и накал. Впечатление было такое, что не только кабину с наблюдателями несет к ним, но и сами первичные комковатые туманности мощное движение объема ядра, вселенский выдох полной грудью, раздувает во все стороны, выносит сюда и закручивает в вихри разных размеров и вида, а их друг около друга .

— Поток и турбуленция в нем — вот что это такое, — молвил внезапно Любарский. — Галактические и звездные вихри — будто водоворотики на реке в половодье.

Варфоломей Дормидонтович еще не знал, что высказал догадку, которая определит образное понимание ими космических (не только в Шаре) процессов и которую они будут плодотворно развивать. Так, сказалось. Он произнес, другие запомнили, никто не отозвался: лица троих, освещенные светом рождающейся в Шаре Вселенной, были обращены вверх.

…«Не образумлюсь, виноват!» — эти слова Чацкого постоянно вертелись в уме доцента. Человек приехал на конференцию — не выступать даже, послушать других. Зашел почаевничать к давнему знакомцу. Увидел фотоснимки — и жизнь его переменилась. А жизнь была установившаяся, добротная, да и сам человек был не из тех двуногих бобиков, кои стремглав мчат на первый свист фортуны. Даже в лекциях Варфоломей Дормидонтович всегда держался основательного, несколько консервативного тона, излагал студентам устоявшиеся теории и хорошо проверенные факты астрофизики, а к модным новинкам типа квазаров-пульсаров, гравитационных коллапсов и «черных дыр» относился сдержанно.