Виктор Точинов - Все лики смерти (сборник)

Одежду Егор всегда подбирал с умом, очень тщательно – так, чтобы не бросалась в глаза ни в чистых районах, ни в банках. Нечто граничное, позволяющее не выглядеть чужаком по обе стороны рассекших город барьеров. Однако для VIP-местечек не совсем то… Но разве одежда главное?

– Ни к чему, – сказал он. – Фейс-контроль пройду, не беспокойся. Я просто улыбаюсь охране на входе, и меня обычно пропускают.

– А если все же не пропускают?

– Тогда я перестаю улыбаться. Вот так примерно… И спокойно прохожу.

Она искоса взглянула на его лицо. И поверила. Попросила:

– Знаешь, ты все-таки лучше улыбайся…

…Местечко оказалась средней паршивости. По меркам Егора, разумеется. Он оценивал подобные места, не обращая внимания на качество кухни и развлекательной программы, на количество нулей в ценниках, на престижность среди людей, стремящихся утвердить свой статус. Для него существовало два критерия: насколько велик шанс спалиться и можно ли без проблем свалить в случае какого-либо эксцесса. Потому что эксцессы случаются везде, что бы ни говорили некоторые. Даже в таких местечках. Хотя в таких, конечно, реже.

На сцене началось действо, анонсированное как музыкально-эротическое шоу. Музыка Егора вполне устраивала – шумовой фон сделает направленные микрофоны бесполезными. А стационарных здесь нет. Пронюхает о такой подставе кто-нибудь из VIP-клиентов, слух расползется – и статусному заведению конец. Придется переквалифицироваться в забегаловку для мелочи пузатой, в кормушку для анчоусов.

А вот эротикой шоу пока не блистало. На сцене, выстроившись в два ряда, бодро маршировали на месте пионеры и пионерки. Хотя возраст у юных борцов за дело Ленина был не совсем пионерский, скорее комсомольский, но оделись они по всей форме: синие юбочки и синие шорты, пилотки, белоснежные рубашки и белоснежные гольфы. И конечно же, алые пионерские галстуки.

Они на шоу почти не отвлекались.

– Все, что ты делаешь, достигает обратного результата, – говорила она. – Недавно появились гребенчатые в роли патрульных. Из-за тебя. Из-за подражателей-дураков, мнящих тебя героем и научившихся убивать кайманов. Ты представляешь, что за машина смерти этот гребенчатый?

– Представляю. Видел в деле.

– А если он станет неадекватным? Они и адекватные-то не сахар… Сегодня гребенчатый на Мойке убил человека, еще троих покалечил…

– Я знаю. Оказался рядом, так получилось… Они сами напросились. Убивали священника – просто так, для ролика-миллионника.

– Да какой он священник… Артист последнего разбора. Для которого потолок – детские утренники и самые дешевые корпоративы… Подожди… Ты был рядом – и не вмешался?

– Я никогда не вмешиваюсь. И ни во что. Я просто живу. Когда на меня нападают, я защищаюсь. Мир сошел с ума, но я не психиатр и не знаю, как его лечить. И не умею. Обучен только хирургии. Ампутационной. Я мог вмешаться – там, на Мойке. В мире стало бы на несколько молодых дураков меньше. И на одного артиста-алкоголика больше. Стало бы миру хоть чуть легче? Не знаю.

– Значит, если кто-то попытается сейчас меня убить…

Егор перебил:

– Ну вот, а говорила, что приличное местечко… Пойдем отсюда, пока не поздно? Я тут невдалеке пельменную знаю, порции дешевые и нажористые.

– Не юродствуй. И не уходи от темы. Если здесь и сейчас меня начнут убивать – ты не вмешаешься?

– Нет. Зачем? Видишь ли, когда мы спорили с тобой – тогда, в другой жизни, – мне казалось: все твои теории о дельфинах и анчоусах – пустая игра ума, к реальности неприменимая. Я был не прав. А ты права. Мы живем в мире, который ты выбрала. Создать который ты помогла. И даже внутри этого мира мы сейчас находимся в месте, выбранном тобой, – среди прочего, по соображениям безопасности. И если сюда придут и тебя убьют, значит, все твои выборы ложные. Дело не в тебе и не во мне. Мир неправильный. Мир больной. А лечить его я не умею. Или он уже умер, по-тихому, без Армагеддона и прочих спецэффектов… Но воскрешать миры я тоже не умею.

– Наш мир жив и даже пошел на поправку, и никто здесь никого не убьет. Но я получила ответ. Спасибо за откровенность. Ты прав… Если сюда придут тебя брать, я тоже не стану вмешиваться. Хотя могла бы попробовать отмазать… Мне не нравится твой мир. Я не люблю кровь, кишки, мат на улицах, блевотину на дешевом линолеуме. И пельменные со столами без скатертей не люблю.

– Не станешь отмазывать? Так и запишем. Учтем на будущее.

– Говори, пожалуйста, «учту»… – попросила она.

Очень тихо попросила. Если бы не крошечный антракт в музыкально-эротическом шоу, Егор бы не услышал.

– Не понял.

– Говори в единственном числе: учту на будущее. У нас с тобой нет будущего. В смысле, общего.

– Как скажешь. Кстати, горячее несут…

Кормили здесь вкусно. Горячее Егору понравилось. Хотя Ольга, по его мнению, могла выдать под настроение что-нибудь не хуже, пусть и не имела диплома шеф-повара международного класса.

Шоу тоже сделалось погорячее. С пионеров и пионерок постепенно исчезали предметы туалета: белоснежные рубашки, гольфы, юбочки и шорты. Уцелели главные аксессуары – пионерские галстуки. Более того, увеличились в числе. К тем, что болтались на шеях, добавились другие – пары галстуков, связанных узлами за концы, изображали у юных ленинцев набедренные повязки. У пионерок в дополнение к тому аналогичные конструкции заменяли бюстгальтеры. Неудачно заменяли. Или наоборот, удачно. Короче, ничего практически не скрывали.

«Ну и чем они лучше фемусек?» – спросил сам у себя Егор, бросив быстрый взгляд на сцену. И сам себе ответил: «Всем лучше». Фемусек здесь развернули бы на пороге, не пустив даже на предварительный кастинг. Какой хлеб, такие и зрелища. Под черняжку с плавленым сырком и фемуськи сойдут. И сто грамм контрабандной баночной сверху.

– Ты меня не слушаешь! Ты пялишься на эти дебильные сиськи!

Все женщины одинаковы… Что в банках, что в элитных районах.

– Слушаю. Внимательнейшим образом. Ты только что говорила, что стремительное социальное расслоение, происходящее в однородных поначалу банках, свидетельствует о… И тут ты сбилась с мысли, когда вон у того юноши свалился его набедренный галстук… А затем продолжила уже про меня и сиськи.

– Так вот, я хотела сказать… на чем я остановилась?

– Не надо продолжать мысль. Я примерно понял твой антиэгалитарный довод… Меня он не убеждает. Могу объяснить почему.

– Антиэгалитарный… ты раньше не знал таких слов.

– А кто заставлял меня читать книжки? Кто занимался сексуальным шантажом: лучшая прелюдия – прочесть две главы из Гамсуна? Приохотила… А потом появилось много времени для чтения. Сидишь, к примеру, безвылазно, дожидаясь, пока новую физиономию разбинтуют и можно будет на люди показаться, – чем еще заняться?