Виктор Точинов - Все лики смерти (сборник)

Он потянул дверную ручку на себя, прислушался. Ни звука. Николка чувствовал, как по лицу катится пот, ладони тоже вспотели, пила стала тяжеленной и неудобной…

Позвал тихонько Ларису, потом погромче. Потом почти крикнул. Тишина… Спят?

Надо было входить. И лучше всего – с заведенной пилой. Лучше показаться дураком, чем…

Он все понимал. Но не смог дернуть за шнур. Уговаривал себя, убеждал: какая-то случайность, выскочили к соседям на минутку, сразу обе, и Лариса, и бабушка, или одна Лариса, бабка глуховата и могла не услышать его оклики.

Минута сменяла минуту, и обманывать себя становилось все трудней. Никто отсюда ненадолго не выскакивал. А вот заскочить кое-кто мог…

Все-таки он шагнул за порог с незаведенной пилой. Выбрал промежуточный вариант – держался за шнур стартера, готовый дернуть его в любое мгновение.

За дверью находилось небольшое помещение, некий гибрид сеней и кухоньки – готовили здесь в дождливую погоду, в хорошую – на улице.

На полу, возле тумбочки с электроплиткой, лежало тело. Кто?! В следующий миг узнал безрукавку Марии Федоровны, разглядел седые волосы… Долго приглядывался – тело не шевелилось.

Если сюда заскочил зомбяк, тот самый или другой, и у входа занялся старушкой, Лариса ведь могла выскочить, убежать, спастись, и сейчас…

В глубине дома послышался слабый звук. Или почудилось? Пот катился уже не просто каплями, Николка чувствовал, как по спине, под рубашкой, сбегали натуральные струйки. И в глаза пот тоже попал, сразу защипало, навернулись слезы.

Он постоял, проморгался. Затем набрался решимости и резко пнул вторую дверь, ведущую в жилую часть дома.

Тут же шагнул назад, всмотрелся в дверной проем. Никого… Но значительная часть комнаты оказалась вне поля зрения.

Он просунулся в дверь медленно-медленно, осторожно. Словно хитрая мышь, пытающаяся своровать сыр из мышеловки, не захлопнув при этом ловушку.

Занавески были задернуты, но летние, легкие, пропускавшие достаточно света. Знакомый силуэт на фоне окна он разглядел.

«Лара!» – хотел позвать Николка, с пересохших губ сорвалось что-то невнятное и еле слышное.

Лариса обернулась к нему.

Огромные, выпученные глаза он увидел сразу. Но мозг категорически не желал признавать увиденное: при таком освещении может примерещиться что угодно…

Он еще уговаривал сам себя, а пальцы уже нащупали шнур стартера. Лариса быстро приближалась. То, что недавно было Ларисой.

Ему хотелось закричать, дико заорать от несправедливости происходящего: так не бывает, так не должно и не может быть, зомби может стать кто угодно, но не она, ведь они… ведь у них…

Он дернул шнур стартера, но…

…ведь у них вся жизнь впереди…

…но пластиковый оголовок шнура выскользнул из потных горячих пальцев. А в следующий момент Николка почувствовал на лице и на шее пальцы, другие – ледяные, неимоверно сильные, хотя прежняя Лариса была девушкой хрупкой.

Пила грохнулась на пол. Он пытался оттолкнуть, отодрать от себя это. Ничего не получилось, из разодранной щеки лилась кровь, из шеи тоже, Лариска всегда гордилась своими ухоженными ногтями, длинными, острыми – кошачьими, как она говорила…

Он наконец заорал во весь голос. И одновременно закрыл глаза, чтобы не видеть мерзкую окровавленную пасть и бельмастые выпученные глаза. Он не хотел умирать, глядя на такую Ларису.

Позже, когда он почти потерял сознание от кровопотери и не имел уже сил сопротивляться, в голову пришла бредовая и неуместная мысль: прошлым летом, только-только познакомившись, они вместе читали вслух Грина, страницу он, страницу она, им было хорошо, и он предложил, прочтя концовку очередного рассказа: а давай как они, чтобы вместе и умереть в один день; не всерьез предложил, разумеется, – дурачились, болтали, что в голову придет, но она засмеялась и согласилась: давай, конечно же, это здорово – смерть им казалась чем-то бесконечно далеким… И вон что вышло. Они умерли в один день, вернее одна умерла, а второй вот-вот… И вполне возможно, будут теперь вместе. Пока кто-нибудь не поставит точку кувалдой или зарядом картечи.

Он хотел рассмеяться – безрадостно, горько. Сил не хватило даже на это, красная бездонная тьма подступала, засасывала, и очень скоро все для Николки закончилось…

Два часа назад я сделал инъекцию, пустив в ход третий шприц-тюбик промедола. Третий и последний. Промедол – из моего носимого запаса, Люськина аптечка набита всякой ерундой, свидетельствующей, что ничем серьезнее «синдрома первого дня» она не страдала… Надеюсь, что и умерла без лишних страданий.

Финиш близок… Поэтому я сокращу описание событий того дня. Хотя о нашей с Лариосиком поездке по обезумевшему Питеру можно повествовать часами. Но скажу коротко: это была дорога через ад. Через все его круги и прочие геометрические фигуры…

Я понятия не имел, что творится на городских окраинах, в спальных районах.

И Лариосик не имел, сутки после злополучной инспекции метро он провел в центре… А теперь выяснилось, что голову на плечах в этом городе имел не только он. Многие почувствовали запах жареного заранее – и рванули из Питера. Сажали в машины семьи, кидали в багажник самое ценное, выезжали – и упирались в блокпосты, наглухо перекрывшие все въезды-выезды.

Когда из вестибюлей станций метро хлынули толпы мертвецов, магистрали, уводящие из города, были покрыты многокилометровыми пробками… Несколько часов спустя живых на блокпостах не осталось. И многих из тех, кто пытался уехать, не осталось. Но машины, плотно забившие дороги, никуда не делись. Мы с Лариосиком попали в ловушку…

Он не сдавался. Просачивался мимо пробок по тротуарам и газонам, протискивался через дворы, через проезды и переулочки, ни на каких планах и схемах не обозначенные. Медленно, по сложной траектории, но к границе города мы приближались…

Насмотреться пришлось всякого. Был такой художник, Иеронимус Босх, автор картин-ужастиков. Парочку я видел в репродукциях – да, пробирают. Но двадцать второго июня Босх мог отдохнуть… Перекурить в сторонке. Все порождения его бредовой фантазии в сравнении с реальностью оказались детским комиксом категории «12+».

Самое мерзкое и страшное творили не мертвецы… Мертвецы просты в своих устремлениях – убить и сожрать, большего им не надо… Живые оказались изобретательнее. За разгромленные продуктовые магазины, аптеки и оружейные салоны грех осуждать, мы с Лариосиком и сами собирались заняться чем-то подобным… Но грабили все – от ювелирок до секс-шопов… Грабили и поджигали, я насчитал с десяток больших пожаров, потом сбился со счета. Громили дома премиум-класса в элитных кварталах… В паре мест мы напоролись на перестрелки – живые стреляли в живых, а кто, в кого и за что, мы выяснять не стали.