Константин Соловьёв - ГНИЛЬ

Он ощущал их запах, от них пахло застоявшейся сыростью, железом, потом и еще множеством странных, давно им забытых, запахов. Они пришли с поверхности, и тут чувствовали себя хоть и привычно, но неуверенно, как гости. Неудивительно, наверняка, лишившись света, они не прожили бы здесь и нескольких дней. Такие не приспособлены к жизни, они как плотоядные муравьи сбиваются в огромные отряды чтобы компенсировать собственную слабость и трусость. Они сильны числом, но поодиночке не представляют никакой опасности для него, Маана, хозяина этого подземного мира.

А ведь он мог уничтожить их — эта мысль-образ возникла из пустоты, объемная и многогранная. Это было легко. У рабочих были с собой рации, но Маан не сомневался, что они не успеют и подумать о них, не то что воспользоваться. Он просто выскользнет из-под плиты за их спинами, одним рывком подтащит себя ближе и… Желудок или тот орган, что его теперь заменял, тихонько заворочался.

Люди. Теплые. Слабые.

Люди загнали его сюда, трусливые злые люди, объявившие всю планету своей собственностью, жадные люди, свято верящие в то, что являются самыми совершенными и сильными существами во Вселенной, полные ненависти люди, с радостью сжегшие бы его живьем. Маан ощутил, как напрягается горло, отчего ряды зубов выдвигаются из своих кожаных сумок, распрямляются, готовясь испытать приятное чувство погружения во что-то мягкое и податливое.

Сперва того, что справа. Ударить рукой, проломив его слабую грудную клетку, размазать по камню, отшвырнуть уже мертвым комом неподвижного мяса в сторону. Схватить второго зубами за шею, подмять под себя, ощущая, как гаснет под животом, затихая, его слабая неровная агония.

Потом он очнулся, смущенный и растерянный. Недавнее желание казалось отвратительным, животным, мерзким.

«Ты хотел сохранить человеческий разум в животной шкуре, — подумал Маан, испытывая мучительно отвращение к самому себя и ощущая, как укладываются в прежнее положение зубы, — Хотел обмануть саму Гниль, а? До тебя, пожалуй, было много таких хитрецов. Они тоже наверняка твердили себе, что останутся людьми, сохранят разум, пусть даже тело их станет ужасным и уродливым, хотя бы внутренне не обратятся чудовищами. Ты лишь один из тысяч этих наивных бедняг. Нельзя получить когти чудовища, но сохранить разум человека. Гниль требует дани за свои подарки. Посмотри на себя, ты уже наполовину зверь. Не рассуждающий, мыслящий лишь категориями „враги“ и „пища“. Чего ты ожидал от себя дальше?..»

Рабочие закончили свои непонятные манипуляции и ушли, даже не подозревая, что от смерти их отделял десяток метров. И кое-что еще. Маан провожал их взглядом, пока они не скрылись из виду, но даже тогда выждал для верности еще несколько часов, прежде чем продолжил путь. Там, где появляется один человек, может появиться и сотня. Там, где его заметят, через час будет целая армия Кулаков и инспекторов. И тогда ему придется убивать, по-настоящему, изо всех сил, спасая собственную жизнь. Допустим, ему удастся убить человек пять, а при везении — и десять. Но потом его попросту задавят числом. У Контроля есть оружие, много неприятных стальных штуковин, изрыгающих на расстоянии боль и смерть. Как бы он ни был ловок, его зажмут в угол и возьмут в сети. Значит, он должен избегать ситуаций, когда против его силы выступает количество. Избегать человека.

Это было нетрудно. Маан не испытывал потребности в общении или чьем-то обществе, он был вполне удовлетворен, находясь в одиночестве. Наверно, он и раньше был одиночкой, но служба и семья позволяли не замечать этого. Когда ты постоянно находишься среди людей, это достаточно просто. Маан не испытывал скуки, и даже сам удивлялся этому. У него было все, что необходимо.

Иногда он вспоминал Бесс. Бесс было жалко. Он не знал, что с ней, не знал, где она, как не знал ничего о Кло. Но жену он вспоминал редко, чаще случайно. Она предала его, она позвонила в Контроль чтобы его забрали, как бешенное животное на бойню. Она, которую он когда-то любил, мать его дочери. В глубине души он надеялся, что Кло деклассировали. Конечно, это жестокая мера, может быть даже хуже смертной казни, но, вспоминая лицо Кло, искаженное ненавистью, пылающее, Маан не испытывал сожаления на этот счет. Она ненавидела не какого-то ужасного Гнильца, скалящего острые клыки, она ненавидела его, Маана, и она, без сомнения, убила бы его, если бы ей представилась такая возможность.

«А ты? — вдруг спросил голос, который иногда звучал в его голове, но чаще предпочитал молчать, — Если бы Кло стала Гнильцом, как бы ты поступил? Как герой рассказа Месчината, который предпочел терзаться ложными надеждами, страдать, мучить себя и окружающих, вести невидимый бой, обреченный на поражение с самого начала? Или попросту прислал бы за ней фургон, тихонько, конечно, чтобы не видела Бесс? Мама?.. Знаешь, малыш, она заболела, и ее отвезли в больницу. Да-да, у нее очень тяжелое состояние. Нет, я не думаю, что вам разрешат увидится. Ей очень плохо».

А ведь наверняка так и было бы — накатила мерзкая острая мысль — Ты бы сделал это, Маан. Нет, конечно, ты бы что-то придумал. Не для официального рапорта, ради собственной совести. Твоя совесть привыкла принимать без дополнительных объяснений некоторые вещи. Ты бы сказал, что делаешь это ради Бесс. Нельзя позволить Гнильцу находиться рядом с ребенком, пусть этот Гнилец еще носит лицо знакомого тебе человека. Гнилец — это опасность, смерть. И, наверно, ты бы никогда не решился брать ее собственноручно. Максимум, на что бы тебя хватило — вызвать фургон Контроля. Ты бы попросил Геалаха или кого-нибудь из ребят. Тебе бы не отказали, напротив, тебя взяли бы за плечо, понимающе кивнули бы, сказали «Конечно. Конечно, старик. Я все сделаю. Разумеется». Так что заткнись, ты, лицемерный ублюдок.

Главное — чтобы не тронули Бесс. Она ведь не при чем. Ребенок. Нет, не могут тронуть, не должны. В Контроле работают вовсе не палачи, никто не станет мстить ребенку за его отца. Маан гнал такие мысли прочь, и подчас это давалось ему с огромным трудом. Лучше всего было в такой ситуации продолжить путь — дорога быстро настраивала его на нужный лад, заставляя выбросить из головы все второстепенное, не относящееся к собственной безопасности

У Гнильцов не бывает семьи.

Маан привык считать, что является единственным полноправным хозяином этого мира, но вскоре судьба предоставила ему возможность убедиться в обратном, и сделала это весьма внезапно.

Это случилось на Краю Мира, месте, где мир заканчивался. Маан дошел до одной из крайних секций системы водоснабжения, залегающей под каким-то из окраинных жилых блоков, примыкающих к внешней стене купола. Здесь пролегала черта, за которой человек пока был бессилен. Маану понравились здешние места. Широкие тоннели центральных систем, такие огромные, что в них могли бы проехать в ряд три-четыре грузовика, здесь не встречались. Это походило на окраину города, но города безлюдного, пустого. Узкие лазы, давно не ремонтированные трубы, извергающие из себя целые водопады, истлевшая от времени проводка и мертвые лампы, которые никогда больше не загорятся, похожие на причудливые подземные грибы. Здесь очень давно не было человека. Наверху был окраинный жилой блок, один из многих в городе, населенный людьми, чей социальный уровень едва ли был выше восьмидесяти. Бесправный рабочий скот, легализированные рабы, не имеющие надежды подняться выше текущего состояния. Они пили неочищенную воду, отдававшую металлом, которая выедала их внутренности к тридцати годам. О здешней системе водоснабжения, примитивной, безнадежно устаревшей, обветшалой, давно никто не заботился. Но Маана это вполне устраивало. Край Мира показался ему после гулких центральных тоннелей глухим углом, в котором он мог отдохнуть от своего бесконечного выматывающего пути в никуда. Здесь не было исполинских двигателей, ревущих так, что глаза вибрировали в глазницах, здесь не ходили досаждающие рабочие, здесь почти не было риска наткнуться на оголенный силовой кабель. После того, как Маан ненароком задел один раз подобный, он стал серьезно относиться к этой новой опасности, которую прежде недооценивал. Тогда его лишь оглушило, отшвырнув метров на пять в сторону, после чего еще несколько дней к привычной боли в позвоночнике, которая никогда не покидала его надолго, прибавилось жжение в обожженной лапе, на которой остался белесый глубокий след — точно бичом стегнули.