Константин Соловьёв - ГНИЛЬ

«Не иди, — сказал голос, его единственный собеседник на протяжении долгого времени, — Не будь дураком. От человека нельзя ждать ничего хорошего, он принесет тебе только беду, неважно каким путем. Развернись и ступай. На твою жизнь хватит интересных находок».

Но было еще что-то кроме вечно тревожного чувства опасности, что-то, что заставило его остаться на месте. Сейчас его отчего-то потянуло к людям — захотелось вспомнить, как они выглядят — живые, а не желтые скелеты. Услышать их речь. Вспомнить, что такое разговор.

«Жизнь, видно, мало тебя проучила, — сказал голос, — Но, по крайней мере, теперь не осталось сомнений на счет того, действует ли то, что ты называешь разумом».

Маан не ответил ему.

Голоса доносились из бокового штрека, ныряющего вниз и петляющего между огромных валунов. Колебания звуковых волн, изломанные отражениями от мягких стен, не дали Маану полного представления о том, что там происходит, но он разобрал, что людей в любом случае не больше пяти. Странная инспекция. Осторожно, держась под прикрытием камня, Маан начал скользить в ту сторону.

Только посмотреть. И назад, в безопасность. Только посмотреть, кто осмелился зайти так глубоко.

Их оказалось не пятеро — четверо. Одна женщина и три мужчины. Даже используя свое острое, приспособленное к полумраку, зрение, Маан не смог бы их различить, но помогло обоняние, чутко разбиравшее особенный для женского тела запах выделений. То, что это не рабочие и не инспекция было очевидно сразу же. Даже самый неопрятный, заляпанный грязью комбинезон не обратится такими лохмотьями, какие обнаружились на странных гостях. Они были облачены в настоящее тряпье, под которым можно было различить нездоровую, с желтоватым отливом, кожу. И сами эти люди были больны, больны давно и безнадежно — постоянно перхали, хрипели, кашляли, и издавали множество звуков, которые обычно не производит здоровое тело, потребляющее полезную калорийную пищу, качественную чистую воду и вдыхающие очищенный, без примесей, раздражителей и канцерогенов, воздух. Волосы обратились грязными нечесаными гривами, но вряд ли это беспокоило кого-то из них.

Маан сразу понял, кто перед ним, да это и не составляло труда — внешний вид и поведение говорили сами за себя.

Деклассированные. Лишенные социального статуса. Преступники, которым общество отказало в праве называться его частью. Самые жалкие и беспомощные обитатели трущоб, живые мертвецы, жизнь в которых теплилась только по странной прихоти судьбы.

Деклассированные часто занимают разрушенные дома и старые коммунальные линии сообщения — как и Гнильцы, они пытаются забиться в щели, найти себе хоть какое-то убежище. Не удивительно, что, вскрывая очередное «гнездо», инспектора в первую очередь встречали их — перепуганных до одури, копошащихся в грязи, ослепленных мощными прожекторами, увечных. Как и Гнильцы, они были социальными паразитами, ведущими свою невидимую жизнь под покровом темноты. Но Санитарному Контролю они были безразличны — фактически, их даже не существовало.

Сгрудившись вокруг крохотного чадящего костерка, сооруженного, вероятно, из обрывков изоляционного волокна и пластиковых панелей, люди варили что-то в котелке, судя по запаху, сообщившему Маану все необходимое, похлебку из местных пресноводных водорослей. Выросшие в темноте, бледные и длинные, как плоские черви, водоросли слабо насыщали, но вряд ли эти люди умели добывать себе пищу так же легко и сноровисто, как Маан.

Они общались между собой хриплыми визгливыми голосами, но Маан не мог почти ничего разобрать из сказанного — деклассированные использовали свой собственный язык, состоящий из понятных только им слов, уличного арго, для него, почти забывшего звучание человеческой речи, казавшийся тарабарщиной.

В них сидел страх, и Маан ощущал его запах так же легко, как запах никогда не мытых тел и зловонного гноя из язв. Они боялись всего вокруг, неосознанно жались друг к другу, говорили приглушенно, почти шепотом, двигались резкое, прерывисто. Маан вспомнил, что их глаза предельно несовершенны, как и у прочих людей, они видят лишь клочок вокруг себя, все остальное тонет для них в кромешной тьме, нарушаемой зловещими шорохами, скрипом изношенного оборудования и шелестом осыпающейся земли. Это был не их мир, они чувствовали себя здесь неуютно, как воры. По сути, с точки зрения закона, они и были ворами — попадись они жандармам, судьба их была бы предрешена. С деклассированными не церемонились — они не были людьми, пусть даже самого последнего, сотого, сорта. Проникнув сюда, они совершили преступление, цену которого должны были знать изначально. Скорее всего, жандармы перестреляли бы их как крыс. Но здесь неоткуда было взяться жандармам.

Маан затаился, наблюдая за ними. Движения человеческого тела едва ли не завораживали его, как танец лепестков огня.

Постепенно он стал различать их. Самому старшему было лет сорок, но он выглядел глубоким стариком — ссохшаяся кожа, свисавшая с пожелтевшего лица такими складками, что казалось удивительным, как оно не сползло с костей черепа напрочь. Лишенные цвета глаза, выцветшие, точно под ослепительным солнцем, смотрели резко и настороженно. Такие умеют замечать опасность. Кажется, старик был здесь старшим, вожаком этой крохотной группы, остальные слушали, когда он говорил, и старались не перебивать.

Мужчина помоложе, возможно, был его сыном. В чертах их лиц было что-то схожее. Но лица многих оборванных, долго голодавших и больных людей можно назвать похожими. Этому было лет двадцать или около того — ранние тяжелые морщины мешали разобрать возраст. По его лицу постоянно блуждала улыбка, но какая-то кривая, заискивающая, беспомощная. По сравнению с обычным человеком с поверхности он выглядел заморенным — провалившаяся грудная клетка, распухшие в суставах руки и ноги, лающий кашель — но тут, наверно, представлял собой первый и основной рубеж обороны. Он был единственным вооруженным из всех, держал постоянно в руках грубое короткое копье, состоящее из прута и отточенной стальной пластины на конце. Это было нелепо — от кого здесь отбиваться, от крыс?.. Но для этих людей, вероятно, этот подземный мир казался воплощением нависшей над головой опасности. И Маан мог их понять.

Третий был калека — когда он поднимался, опираясь на палки, было видно, что у него не хватает ноги ниже колена. Может, потерял ее еще в юности, сожранную болезнью, а может, уже здесь, наступив на оголенный провод или угодив в расщелину. Скорее всего, первое — даже с одной ногой двигался он довольно ловко. Помимо этого он был заметно горбат. Говорил мало, предпочитая слушать из темноты, почесывал нос, сплевывал в огонь.